Давид Самойлов - Стихи

Написана пьеса прекрасно, характеры очерчены ярко: Митя, поручик, Тыкин, дамы, филеры, дворник. Речь всюду богатая, выразительная. Но я старше Вас на 15 лет, и потому дореволюционное словоупотребление помню, а Вы знаете его только из книг и допускаете некоторые невозможности. Так, например, слово «переживать» не употреблялось так, как употребляет его m-me Алевтина; переживать можно было и горе и радость; оно употреблялось всегда с дополнением («я пережил потрясение, счастье, смерть отца»); это только теперь «она так переживает» значит: расстраивается, волнуется, огорчается: «Она переживает, что сын ее провалился»; «как? Ваша жена еще переживает?» и т. д. Это современное мещанское выражение — уже повсеместное — а не тогдашнее. (У Вас см. стр. 8 и 46); было: «это человек обязательный», в том смысле, что положиться можно — а вместо теперешнего «обязательно» было непременно (у Вас см. стр. 27 и 49); не говорили: «С этим делом мы разберемся» (это уж совсем недавно!), но «В этом деле мы разберемся» (см. стр. 6); не говорили «пошли!», но пойдем! (стр. 47); не говорили «представляете» без «себе», если без — то «Вообразите» (стр. 15); не говорили «к примеру», но только «например» (см. стр. 8, 22, 47, 51).

Тут можете мне поверить на слово. Два раза меня резанули — в смысле современности — ремарки — ну, конечно, ремарки имеют право быть современными, это не реплики тогдашних героев, но Ваши. А все-таки я их помечу. Слово «гардероб» (стр. 19) не значило тогда шкаф для платья (он назывался «платяной шкаф» или «зеркальный шкаф»), а гардероб — это и было самое платье, т. е. вся ваша одежка в совокупности: «мой гардероб весьма скуден, убог или богат». Кроме того, слово «забрать» (стр. 13) означало отнять, отобрать насильно или арестовать: «его забрали». А сейчас стали говорить: «я забрал свою шапку» вместо «взял». Но тут уж, конечно, — речь автора.

Надо бы проверить, когда знакомили людей друг с другом, начинали ли с фамилии «Клопов, Данил Данилыч», или наоборот: с имени и отчества, а фамилия потом? Этого я не помню. Это сейчас бюрократически культивируется. (См. адреса на конвертах, перечисление имен на собраниях и пр.)

Опечаток множество. Укажу только главные. В слове «именинница следует» писать два н во втором случае, а не в первом (см. стр. 7, 10, 12), на стр. 62 напечатано Путь вместо Пусть; изобилие опечаток в знаках. Ну, да Вы будете пьесу еще вычитывать десятки раз, я понимаю.

Читать мне было интересно, и я часто смеялась. Думаю, и зрители встретят пьесу хорошо.

Очень жду Ваших стихов.

Совершенно согласна с Вами насчет переписки с Часовыми. Моя тоже постепенно угасла. Я их жизни все равно не уразумею потому, что совсем не представляю себе обстановки, антуража, да и чужой мне всегда был тот суетливый (и суетный) образ жизни, какой они привыкли вести.

Стихи у Вас всё печальные, говорите Вы. А знаете, что один раз сказала мне Анна Андреевна? «Когда человеку весело — он идет к людям, а когда ему грустно — он остается один и пишет стихи. Вот почему так много печальных стихов».

«Юдоль!»

У нас была новая беда в детской библиотеке. Ночью туда ворвались хулиганы, выбили окна, заляпали стены жидкостью из огнетушителя, разбили многие картины. При этом и в подлости соблюли оттенок благородства: мемориальной комнаты К.И. — где его книги и фотографии — не коснулись. Наехала милиция, следователи и пр. К сожалению, виновница происшествия снова выйдет сухой из воды, как вышла из огня. У меня же опять ночью был сердечный приступ.

Но сейчас я уже здорова. Привет Гале, Вареньке и мальчикам. Пожалуйста, на меня не сердитесь.

ЛЧ

1 Об этой пьесе см. также письмо 78. Пьеса «Фарс о Клопове, или Гарун аль Рашид» опубликована посмертно в альманахе «Петрополь» (СПб, 1992, № 4).

2.09.81

Дорогая Лидия Корнеевна!

Очень я огорчился, что Вы так поняли пьесу. Его я и не собирался трогать. Тогда я тронул и Льва Николаевича, писавшего Александру III и Николаю II, и святейшего А[ндрея] Д[митриевича]. Я писал о клоповщине, чисто русском явлении, о той вере, что они не знают, а им можно что-то объяснить. И удачливый пример Клопова доказывает, что объяснить ничего нельзя, что история идет своим путем, что поезд тронется и раздавит всех действующих лиц. Пьеса безнадежная. И мне грустно, что Вы не поняли этой безнадежности, а увидели полемику с ним, с которым я полемики не хочу. Мое мнение о нем Вы знаете, оно не изменилось1.

За все Ваши словесные замечания спасибо. Большую часть из них я учту. Хотя считаю, что язык — вещь условная. Можно ли писать о XVIII веке языком XVIII века? В языке должен быть только знак времени. Этот знак, мне кажется, в пьесе есть.

Настроение у меня по-прежнему скверное. Стихов мало.

Хочется в Москву, повидать Вас. Но это может получиться только к концу сентября.

Не знаю, приедем ли мы с Галей, но один я приеду наверняка.

Сезон у нас, слава Богу, закончился. Можно надеяться, что как-то наладится работа.

Будьте здоровы.

Ваш Д.С.

1 Намек на А.И. Солженицына.

14/IX 81

Дорогой Давид Самойлович.

Я вовсе и не думала, что Ваша пьеса — против него. Да и думала бы — меня бы это не удивило и не рассердило: меня сердит не то, что с ним спорят или не соглашаются (я сама со многим спорю и не соглашаюсь из того, о чем он говорит), а когда ставят под сомнение его благородство и чистоту. (См. Часовой). Но дело в том, что с основной идеей Вашей пьесы — особенно после Вашего разъяснительного письма — я совершенно не согласна. Я думаю, что история вовсе не постороннее нам какое-то явление, а нечто, творимое нами — каждым из нас — не только героями, гениями или мучениками. «От кого зависит будущее? — спрашивает Герцен и отвечает (в главе «Роберт Оуэн») — да от нас с вами, читатель». И далее, он же: «Проповедь нужна людям». И еще: «Проповедь, обращенная не только к гонимым или равнодушным, а и к гонителям» (цит[ирую] по памяти). Изо всех персонажей Вашей пьесы более всех по душе мне — главный герой, которому Вы дали почему-то такую отвратительную фамилию. (Почему не нейтральную: Дубов? Лобов?) Этот человек деятельно и упорно творит добро — например, старается восстановить честь зря оклеветанного чиновника и его неповинной семьи. Очень хорошее и совсем не напрасное занятие. Он наивен, но истинно правы наивные, безрасчетные люди; скептики только кажутся правыми. Вы утверждаете, что пытаться объяснить что-нибудь им, т. е. владыкам, царям, гонителям — зряшное дело. Вы неправы. Прав маркиз Поза, прав доктор Гааз, правы декабристы, пытавшиеся объяснить мерзавцу Николаю I необходимость уничтожения в армии телесных наказаний. Прав Герцен, в отчаянии бросивший издавать «Колокол», п[отому] ч[то] ему показалось, что проповедь его напрасна. Она была напрасна с 63 по 70-й год, 1863–1870, а через век уже и не напрасна. Я верю в закон сохранения духовной энергии; ни одно правое слово не пропадает зря, особенно — слово в искусстве.