Владислав Эллис - Избранное

В море молодость не вянет,
С ней везде, как в платье модном.
Сходят в Новом Орлеане
Черноглазые по сходням.

Пять, а яркости на триста,
Не сегодняшнего тона.
Принесли в глазах на пристань
По кусочку Лиссабона.

Вышли вроде по ошибке,
Здесь не каждый день такое:
Откровенные улыбки,
Брюки древнего покроя.

Сели, нынешние где-то, —
Мир другой образовался;
Не шофер я шевролета,
Старый кучер делижанса.

Не свезу их в чахлый скверик,
Стаду битницкой босоты.
Много разных есть Америк,
От Флориды до Дакоты.

Он стар, с небоскребом рядом,
Но рядом с Мадридом он молод.
Построен испанским отрядом
Старейший в Америке город.

Потом с хитрецой рестовратор,
Как надобно мудрому мужу;
Кровавые пятна припрятал,
Красивые вынес наружу.

В весело-научном приеме
Все прошлое славя упрямо,
Там гид, в историческом доме,
До боли модерная дама.
О прошлом поведала дошло,
И голос был нежно зовущим;
Казалось, все чистое в прошлом,
Ужасные вещи в грядущем.

И верилось, в доме когда-то,
Жила, с каждым днем молодея,
Подруга шального солдата
С прозрачными крыльями фея.

На даму с надеждой глазея,
Мне хочется с нынешней кручи,
Сойти по ступенькам музея,
И стать адъютантом Виспуччи.

Вернулся, с нахальным задором,
Патрициев дух в города.
На ринге убили боксера,
Без следствия и без суда.

Противником загнанный ловко,
Дневного луча не узрит.
Бессильно повис на веревках
Чугунным ударом добит.

Он падал баркасным креном,
Как бык на мадридском песке.
И битвою вздутая вена
Потухла на смуглом виске.

Жалеют царьки полусвета,
Не знали, что смерть суждена:
Была бы на зрелище это
Билетам тройная цена.

На суше увалень смешной,
Как рыцарь в панцыре спросонку,
За уходящею волной
Малютка краб бежал вдогонку.

На грани моря жизнь полна
Побед и частых поражений:
Вернула встречная волна
Ему уверенность движений.

За прелесть зрелища не мог,
Я крабу выразить спасибо,
Меня настигнула врасплох
С вершиной пенистою глыба

Крутнула, кинула на дно
Под хохот амазонок пляжа,
Я не испытывал давно
Такого жесткого массажа.

И как игрок на скатерть кость, —
На берег выбросила с силой,
Волна, на мне измерив злость,
С ворчаньем пенясь отступила.

От самых пяток, до виска,
Во всю длину приятно млело,
В постели теплой из песка,
Волной измученное тело.

На ней как видно не спроста,
Зверьки вчера точили зубки,
И до рождения Христа
Индейцы делали зарубки.

Стеной древесная гора,
Стоит в лесу, в почете вдовьем.
Тысячелетняя кора
Смолистым радует здоровыем.

Юнцы пришли, решили: режь,
Играя в современном стиле,
В ней пропилили люди брешь,
И сквозь дыру автомобили,

Ползут как жуткая болезнь,
К ее корням. Но небо сине,
И вечность славящая песнь,
Еще шумит в ее вершине!

Здесь никто не разберет,
Где кому который год.
Время к телу липкое,
Вычеркнул улыбкою!

Удалился он от дел,
Навсегда помолодел.
Эру счастья прянного
Начинает заново.

И молитву сотворя,
Восседая у руля,
Прет прыжками рьяными,
Между океанами.

А супруга — пять до ста —
Сняла с дерева кота.
Снять опять готовая,
Древо стофутовое.

На любой вопрос ответ,
Украшая Божий свет.
Бодро спорят в скверике,
Старики в Америке!!!

Потому природу мучим,
Чтоб развеять прозу.
Рядом с кактусом колючим,
Посадил березу.

Без березки, было б проще.
Смотришь сердце стынет;
Вот растет чужою, тощей,
Сиротой в пустыне.

Ей на жизненной дорожке,
Песнь весны не спета,
Прелесть бархатной сережки,
Зной убил до цвета.

Ствол от ветра гнется тонкий,
Словно ждет подвоха.
Ей как всем, в чужой сторонке,
Без подружек плохо.

Не жалею, что заплыл далече.
У меня нежданная удача:
Положила руки мне на плечи,
Самая красивая мучача.

Для Перьми незнанными речами
О своем мне говорила милом;
С фонарями на плоту, ночами,
Он гроза болотным крокодилам.

У нее от чародейки что-то,
На заклятья все слова похожи.
Потому, он принесет с охоты
Крокодильи, дюжинами, кожи.

Он вернется, пламенная знает,
Встретит песней пальмовая плаза.
До конца добычу разменяет,
По ее желанью без отказа.

В Мексике не делают запаса,
Самое прекраснейшее даром.
Ей турист богатый из Тексаса
Не смутил спокойствия долларом.

В южном стане чувствуют иначе,
Не для них условностей завеса.
Прозвучал речитатив мучачи,
Красотой тропического леса!

Культур и рас живой конгломерат —
Последствие Колумбовой ошибки.
Здесь не заметишь бедности заплат,
За радугой сияющей улыбки.

Но не заметить в Мексике нельзя,
Шальную прелесть древнего изъяна:
Оставили раскосые глаза,
Монголы здесь, еще до Чингиз-Хана.

А может быть, историки не врут:
Взяв соболей, с собой, большую связку,
С подругами кочующий якут
Пришел сюда пешком через Аляску.

На каравеллах, через сотни лет,
Чтоб у ацтеков таяла обида,
Взамен на злато пару кастаньет
Им привезли испанцы из Мадрида.

На Панчо глядя, верится сильней,
И буду верить, что б не говорили.
Живет в крови бродяжки с Периней,
Веками растворенный дух Сибири!

Те же самые приметы,
Не встречали, но узнали.
Он герой из оперетты,
Гондольер на Гранд Канале.

Видит, прыть скрывает дева;
Пригласил: «Поедем, что ли?»
Жестом страстного Ромэо.
А в игрушечной гондоле,
Лакированно и чисто,
Яркий коврик для приманки.
Жестом первого артиста
Сесть помог американке.

Под мостом ушедших вздохов,
Слово дадено гитарам,
Млеет томная дуреха,
Гондольер поет не даром.
В тайну промысла проникши.
Потому, что верил вздоху,
Пережил эпоху рикши,
И извозчичью эпоху.