Тед Хьюз - Стихотворения

Их головы раскололись и свалились в сон как две половинки
Разрезанной надвое дыни но любовь невозможно остановить
В их перевитом сне они обменялись руками и ногами
В их снах их мозг взял мозг другого в плен

Утром они проснулись и у каждого было лицо другого

Ныне шар земной сморщен подо льдом.
Вкруг сердца мышиного, скованного сном.
Ласка и ворон, как литые из латуни,
Двигаются сквозь тьму мира подлунного
Не в своем уме
Из-за смерти других. Он преследует
свою цель тоже,
Отвратительную, как этой ночи звезды,
Его бледный рассудок как металл тяжел.

Похоже, мертвый мужчина

С улыбкой Будды на устах
Руки Иисуса раскинуты по сторонам
Чело Мухаммеда склонено

Ногами в аду
Руками в небесах
Спиною на земле

Отправляется
В место вечного упокоения
В сопровождении поющего легиона

Чего-то похожего на мух.

Однажды вечером мы проходили
мимо офиса лейбористской партии на улице Hayarkon.
Свет горел в окнах,
и ты сказал: "Они выбирают
министров для нового правительства.
Я должен пойти туда и сказать,
что им следовало бы выбрать меня министром поэзии".
Но вместо этого мы пошли дальше
читать стихи в американском посольстве.

Там было много народу,
напитки и маленькие сандвичи,
речь некоего профессора в контексте,
с упоминанием кого-то важного,
что-то о шорт-листе большой премии.

Вскоре вечер завершился.
Но с той ночи
ты останешься для меня
министром поэзии
навсегда.

Я представляю полуночный лес:
Есть еще что-то живое
За одиночеством этих часов,
И чистым листом, по которому движутся пальцы.

За окном я не вижу звезд:
Что-то все ближе и ближе
Из глубины кромешной
Входит в мое одиночество:

Холод, нежный, как черный снег,
Лисий нос касается стебля, листа;
Два глаза следят за движением, раз,
два, еще и еще.

За собой оставляя следы на снегу,
Огибая деревья, тихонько хромая,
Тень проскользнула в дупло
Чтобы, чуть-чуть осмелев,

Свет преломить, глаз
Расширяется всей глубиной изумрудной,
Блестя, концентрируясь,
Словно явился по важному делу,

Пока неожиданный, резкий и острый запах лисы
Не просочится в черные дыры в моей голове.
Окно все еще без звезд; часы все еще идут,
Страница готова.

Я высоко на дереве, глаза мои закрыты.
Бездействую, но нет и тени сна
Ни в клюве загнутом, ни в крючковатых лапах:
Я предвкушаю новое убийство и ощущаю совершенный запах.

Как хороши высокие деревья!
Плавучесть воздуха и солнечные блики —
Все к выгоде моей; Лицо Земли
Откроется для моего обзора.

Я когти впил в древесную кору.
Понадобились силы всей Природы
Чтоб перья сотворить и эти лапы:
Теперь Природу я держу в когтях.

Взлетаю ввысь и медленно кружу —
Я убиваю там, где я хочу, ведь это все мое.
Нет никаких излишеств в этом теле:
Моя манера — головы срывать.

Распределение смертей! Свою дорогу
Прокладываю я среди костей.
Я не ищу весомых аргументов,
Чтоб в мире обозначить это право.

И солнце за моей спиной.
Все так же, как тогда, когда я начал.
Мой глаз не отмечает изменений.
Я думаю оставить все как есть.

Когда Бог, отвернувшись от человека,
Обратился лицом к небу,
А человек, отвернувшись от Бога,
Обратился лицом к Еве,
Казалось, что мир развалился на части.

Но Ворон, Ворон,
Ворон, вцепившись когтями,
Соединил небо и землю.

Тогда человек заплакал, но голосом Бога,
И Бог истекал, но человеческой кровью.

Земля и небо скрипели в месте стыковки,
И началась гангрена, и вонь
Стояла ужасная.

Агония не проходила.

Не мог человек быть человеком, и Богом Бог.

Агония.

Крик.

Ворон

С насмешкой

Кричит: «Это моя работа!»

Летит знаменем черным и славит себя самого.

Ворон понял, что Бог его любит —
Иначе он был бы мертв.
И это было доказано.
Ворон был изумлен, услышав стук своего сердца.

И он осознал, что именно Бог назвал его Вороном —
Существование было ему открыто.

Но кто
Любит камни, и кто назвал их камнями?
Похоже, они существуют тоже.
И кто назвал странное это молчание,
Что наступает, как только крик затихнет?

И кто любит круглые пули,
Что отлетают от сухощавых вороньих тел?
Кто издает тишину преобладания?

Ворон понял, что есть два Бога,
Один гораздо больше другого,
Он любит его врагов
И вечно во всеоружии.

Он хотел игнорировать море,
Но оно было больше чем смерть и больше чем жизнь.

Он хотел разговаривать с морем,
Но мозг его скрылся, и тот отшатнулся, как от огня.

Он пытался понравиться морю,
Но оно прогнало его прочь, как мертвецы прогоняют нас прочь.

Он хотел ненавидеть море,
Но ощутил себя кроликом, брошенным вниз с утеса.

Он просто хотел быть в одном мире с морем,
Но легкие Ворона были не так глубоки.

И кровь закипела его,
Словно капля воды на горячей печи.

Наконец,

Он повернулся спиной, чтобы уйти от моря,

Будто распятый, не смея пошевелиться.

А на седьмой день
Змей отдыхал,
Но Бог к нему поднялся:
«Я изобрел отличную игру», — сказал он.

Змей выпучил глаза от изумленья
Господней выходкой.
Но Бог сказал: «Ты видишь яблоко?
Я выжму сок прозренья!»

И Змей, глотнув его,
Скрутился в знак вопроса.
Адам, хлебнув, сказал: «О, будь мне Богом!»
А Ева, выпив, обнажила ляжки

И убежала с косоглазым Змеем,
И отдалась ему.
А Бог все рассказал Адаму,
Который в пьяном угаре хотел удавиться.

А Змей пытался все объяснить, кричал: «Не надо!»,
Но у него язык заплетался.
А Ева кричала: «Насилуют!»
И била его по голове.