Тед Хьюз - Стихотворения

но это всего лишь чувство.

Наконец-то ему довольно — довольно!
Оно медленно поднимается, истощённое,
и начинает застёгивать пуговицы,
медленно, с долгими паузами,

как преступник, за которым явилась полиция.

Папоротника перо разворачивается движением
Дирижёра, чья музыка вот-вот прервётся —
И, внимая минуте молчания,
Земля станцует свой тёмный танец.

Мышь ведёт доверчиво ухом
Паук вступает в права наследства.
И глаз
Держит всё мирозданье в узде из слёз.

Папоротник
Пляшет печально, словно перо
На шлеме у воина, что возвращается подземной дорогой

В своё царство.

Полуночного мига воображаемый лес:
что-то живое движется в тишине,
кроме одиноких часов
и пальцев моих над белой бумаги листом.

За окном мне не видно звёзд:
что-то, что ближе и глубже
не спеша наполняет собой
одиночество и пустоту:

холодный, нежный, как тёмный снег,
лисий нос обнюхивает чей-то след,
глаза направляют движение — тут,
и тут, и тут, и тут, и там —

аккуратной строкой отпечатки лап
ложатся на снег. А сзади тень
крадётся, прячется между пней,
извиваясь в изгибах тела,

пересекающего прогалину; глаз,
наливается зеленью и, расширяясь,
сосредоточенно, напряжённо,
ищет что-то в ночи, пока

горячая вспышка — запах лисы —
не заполнит полость моей головы.
За окном нет звёзд; что-то шепчут часы.
На странице остались строчки.

О кровинка, ты прячешься от гор в недрах гор
ты ранена звёздами и истекаешь тенью
поедая целебную землю.

О кровинка, крошечная кровинка без костей и без кожи
остов коноплянки — твой плуг
ты пожинаешь ветер молотишь камни.

О кровинка, ты бьёшься в бычьем черепе
танцуешь на комариных ногах
играешь слоновьим хоботом крокодильим хвостом.

Выросла такой мудрой такой ужасной
на затхлом молоке смерти.

Сядь мне на руку, спой мне на ухо, о кровинка.

Помнишь, как мы собирали нарциссы?
Никто не помнит, но я помню.
Твоя дочь, с распростёртыми объятиями, нетерпеливая и счастливая,
Помогала этой жатве. Она всё забыла.
Она не может вспомнить даже тебя. И мы продавали их.
Это звучит как кощунство, но мы продавали их.
Неужели мы были настолько бедны? Старый Стоунман, торговец,
С начальственным взглядом, апоплексически красный,
(Это был его последний шанс,
Он умер во время тех же великих заморозков, что и ты),
Он убедил нас и весной
Всегда покупал их, по семь пенсов за дюжину,
«Обычай этого дома».

Тогда мы ещё не знали, хотим ли владеть
Хоть чем-нибудь. В основном мы стремились
Превращать всё в прибыль.
Мы оставались кочевниками — нам ещё были чужды
Все наши владения. Нарциссы
Были нашей самой удачной сделкой,
Случайно найденным кладом. Они просто прибыли ниоткуда
И продолжали прибывать,
Словно не вырастая из почвы, а падая с неба.
Наша жизнь в то время была ограблением нашей удачи.
Мы полагали, что будем жить вечно. Не знали,
Что нарциссы — это лишь мимолётный
Проблеск вечности. Не сумели увидеть
Брачный полёт редчайших подёнок —
Наших собственных дней!
Мы считали нарциссы случайной добычей,
Так и не поняли, что это было последнее благословенье.
И мы продавали их. Мы трудились над их продажей,
Словно наёмники на чьей-то
Цветочной ферме. Ты склонялась
Под последним в твоей жизни апрельским дождём.
Мы склонялись вместе, среди тихих скрипов
Трущихся друг о друга стеблей — капли
Сотрясали их девчачьи платья,
Влажные, ломкие, как молодые стрекозы,
Вылупившиеся слишком рано.

Мы складывали их хрупкие огни на верстак,
Распределяли между охапками листья —
Дрожащие листья-лезвия, гибкие, тянущиеся к воздуху,
Словно покрытые цинком —
Ставили свежесрезанные стебли в воду,
Овальные, мясистые стебли,
И продавали их, по семь пенсов за дюжину —

Раны ветра, спазмы тёмной земли,
Лишённые запаха сгустки металла,
Пламенное очищение замогильного холода,
Будто дышит сам лёд —

Мы продавали их на увядание.
Они всходили быстрее, чем мы успевали срезать их,
В конце концов, мы утонули в них
И потеряли ножницы — подарок на свадьбу.

С тех пор каждый март они появляются снова
Из тех же луковиц, те же
Детские голоса оттепели,
Балерины, начавшие раньше музыки,
Дрожащие на засушливых крыльях года.
На всё той же волне памяти
Они возвращаются, чтобы забыть тебя,
Склонившуюся за дождливой тёмной завесой
апреля, срезающую ломкие стебли.

Но где-то твои ножницы помнят. Где бы они ни были.
Где-то здесь, с широко раскрытыми лезвиями,
Апрель за апрелем
Погружаясь всё глубже в почву —
Как якорь, как ржавый крест.

Змей не соблазнял
райским яблоком Еву.
Эта история — просто
искажение фактов.

Адам съел яблоко.
Ева съела Адама.
Змей съел Еву.
Мы — в тёмном кишечнике.

А Змей отсыпается в райском
саду после обеда,
улыбаясь сквозь сон
встревоженным окликам Бога.

Комары ткут закатный танец
Взлетая стаей дрoжащих точек
Вскипая буквами безумной азбуки
Мерцая знаками немой Кабаллы
Под синей тенью листвы

Тень — только тень листвы
Разделяет комариное облачко и мутное марево солнца
Листва отводит жала лучей алчного вечернего солнца
От радужных капель их слабых глаз и темнолюбивых тел

Танцуя
Танцуя
Взрезая воздух загадочными письменами
Стирая и завязывая их в узлы
Толкутся вокруг друг друга

Стараясь прорваться к центру
Ничего не взрезая, ни о чём не стараясь
Распевая, что эпохи
Вселенной — пустяк
что солнца они не боятся
Но всё-таки оно близковато
Что оно сжигает их песню, славящую сонмы солнц
Что их облачко — сонм солнц
Заполняющий
Пустоту
А крылья сбивают жар
Жужжат
что их хоботки
Это гвозди в руках и ногах
Всеблагого комариного бога
Что их уши слышат и ветер
Страдающий вечером в травах
И вечерние страдания дерева

И струнные страдания трав
И пыль бесконечных дорог
Танцующих на ветру
И танец самого ветра — смертельный, крушащий горы
И коровьи лепёшки ферм, иссохшие в навозную пыль