Харри Мартинсон - Аниара

Вот сижу с людьми чужими,
всяк свою сторонку хвалит —
чем владели да как жили
на Звезде Царей когда-то.

Девять тысяч лет минуло,
как сидел я рядом с милой
на лужайке, как потом я
изгнан был Судьей Верховным
из Карелии лужаек.

Хорошо, что есть забвенье.
Хорошо, что лишь мгновенья
нам прислуживает память.

Забываешь, как неспешно
Странствует душа по миру.

Лучше созерцать, но молча.
Может статься, божья стража
рядом с нами. Мы не знаем.

Если мучиться в молчанье,
если каяться безмолвно,
может, под вечер однажды
вспоминать я перестану,
странствия души окончу,
и очищен и свободен,
на Звезду Царей вернувшись,
полечу я, словно птица,
по Карелии лужаек.

Пес мой по следу за кем идет,
Либиделла?
Ночь напролет не поет ли мой кот
о тебе, Либидель?

Лишь тишина мне слышна кругом,
Либиделла.
В доме чужом я обрел свой дом
без тебя, Либидель.

Либиделла,
где же твоя скудель?
Альфа-стелла
мечет молнии в цель.
У Альфы Центавра дальней
мы будем еще печальней.
Свети, луна.
Придет она
в рощу, обнажена.

Либиделла,
Сириус — наша цель.
Жалит тело
огненная капель.
Затейница и плутовка,
пленяет нас вдовка ловко.
Свети, луна.
Придет она
в рощу, обнажена.
Либиделла
без ничего была.
Зрела стелла:
была лунно бела.
У Альфы Центавра яркой
мы чокнемся слезной чаркой.
Свети, луна.
Придет она
в рощу, обнажена.

А страх глядит в прозрачное пространство,
бессмысленно пронзая взором даль.
Вот дар — стеклянно-ясная погибель,
вот дар — пустая пустота, в которой
бессмысленность прозрачного прозрачней.

Вот дар — сверхновый ужас воспылал.
Ты думал мало, друг, ты слишком много знал.
Пока ты спал, космическое море
иллюзии твои истерло в прах —
как солнце, самовоспылал твой страх.

Награда в десять миллионов гонди —
как не увлечься этакой мечтой? —
ждала того, кто развернет голдондер
и к долам Дорис нас вернет, домой.

Теперь уже награда ждет того,
кто в залах Мимы справится с зимой.

Как тайны Утешительницы вскрыть?
Как фее жезл волшебный возвратить?
Стоит над морем над вселенским вой.

Косясь в свои расчеты, слушал я
доклад о том, как открывали море,
которое нас губит все равно,
хотя уже давно покорено.

- Гораздо круче в прошлом вверх взлетали (пример — Икар).

Считалось даже: при наличье точки
опоры можно из ракет-ротонд
Стреляться ввысь — и полный ход вперед,
Сквозь все изгибы поля притяженья.
Наивную теорию изжили,
отдав ей целый ряд серьезных жертв (к примеру — Танатос [16]),
и «век ступеней в небо» наступил.
В том веке выходил корабль из поля
Путем последовательных энергодекондансов —
довольно ценный метод, но при том
дорогостоящ и весьма рискован.
Взгляните на кривую катастроф.
Наглядно доказует нам она,
что девствен космос был в те времена.

Не правда ли, жестока старина?
Теперь возьмем кривую наших дней,
построенную по новейшим данным.
Прогресс бесспорный обозначен в ней.

Как страшно телескопом уловить
светило, переставшее светить,
когда оно, как черная гробница,
на кладбище космическом хранится.
Оно у мыса Времени пылало
и огненные выплески вздымало.
Согласно энтропии, жар иссяк —
светило высосал фотонофаг.
И вот лишь гарь да оболочка ныне
стоят гробницей в темноте пустыни.
Число таких надгробий бесконечно.
Незримы, по космическим кладбищам
они чернеют среди ночи вечной.

Такое солнце, свет не излучая,
как темный сгусток, закрывает звезды.
Минует месяц — звезды засияют
на месте, где теперь округлый профиль свой
величественно-мрачно чертит солнце
на бледном фоне звездного скопленья,
похожего на светлый дым. Там, в солнце,
в горе шарообразной и огромной
пещера есть, где тьма в своих объятьях
давным-давно убила духа лампы.
Застыв, под черной гарью он лежит,
в могиле безымянной позабыт.

Наш главный инженер,
гонд с севера страны,
специалист по йессер-телескопам,
ушел из жизни
пятнадцатого ноября, во вторник.

Учитывая все его заслуги
в создании голдондеров, согласно
его последней воле, решено
прах поместить в спасательную урну
и к Ригелю
ту урну запустить.

Народ набился в комнату прощаний.
Спасательная капсула
ждала на катафалке.
Мы, по обряду спев
«Скорбь жестокая, цель далекая»,
обратно поплелись,
а дверь закрылась.

Гром агрегатов. Урна
летит туда,
где световые годы
погребены.

Нас родила Земля. Она —
сокровище среди планет.
Для Жизни только там нашлись
и молоко, и мед.
Какие были там холмы,
леса, рассветы, воды.
Как гордо шили саван мы
для собственного рода.
И Бог, и Дьявол, сообща,
природы мертвой трепеща,
бегут с планеты меда.
О человек, царь пепла.

Звезде любви помогает
какая-тo дивная сила:
зрачок, вздымающий вихри,
сердцевина светила.
Глянет звезда на землю —
земля оживет, согрета.
Луга цветут, семенятся,
счастливы счастьем лета.

Цветы из земли выходят
на стеблях — живых флагштоках,
бабочки в желтых шалях
пляшут в чертополохах.
Шмели разгуделись, травы
чертят тенями тропку,
трещат парусишки мака —
ветер им задал трепку.

Летуче тепло — случайно
шальное выпадет счастье.
Светла над лугами лета,
далека от злобы и страсти,
звезда любви сотворила
ивановой ночи благость.
Кто еще так старался
дать нам покой и радость?

Зимой девятнадцатой было:
Сгущаются сумерки духа.
Сижу я, вникая уныло
в свой гупта-расчет излученья,
которое послано Лирой
и, значит, имеет значенье.

Двадцатой весной мы сидели,
исследуя лирное пламя.
Сияло оно Изагели
и бета-, и гамма-лучами.

Души иронический ветер,
и страх, и озноб, и дыханье
тонули в слезах Изагели,
в ее безысходном рыданье.
И вот романтической грусти,
слезливой комичной ломаке,
нашлось настоящее место
в теперешнем истинном мраке.

Орлицу я обнял покрепче,
рыданьем ее согревался.
Живой теплоты ее ради
я с нашей ладьей не расстался.
Лодчонка в оплавленных дырах
тянулась к блистанию Лиры.
Блистательные метеоры
в знак встречи дарили ей дыры.