Харри Мартинсон - Аниара

Смещаясь, черно-угольный покров,
по мере удаленья от Земли
как будто уменьшался год от года,
утратив сходство с траурной вуалью.
И постепенно прояснялось Солнце.
Прошел еще десяток тысяч лет,
и траурный покров почти исчез,
и небеса опять озарены,
и полилось сияние с небес,
и тают льды, и новым поколеньям
дарованы все милости весны.

С большим трудом я изобрел экран,
который создают лучи двух типов.
Придумал, как фиксировать его
в пространстве, милях в трех от корабля.
А после третьим видом излученья
послал на мой экран изображенья.
В космической кромешной пустоте
я сотворил иллюзию стены —
стены, кинообоями покрытой.
А на обоях размещал я лес,
озера в лунном свете, горы, город,
порой я выпускал туда толпу
прошествовать под флагами победы.
И эти иллюзорные обои
закрыли от людей постылый космос.

Сложил я заградительную стену
и вдоль другого борта корабля.
Шикарный получился коридор!
Так новыми химерами голдондер
отгородился от громадной пасти,
зиявшей бесконечных девять лет,
коловшей нас копьем и светом игл
и наконец исчезнувшей из виду.

Но даже иллюзорное тканье
нуждается в содействии людей.
Основа есть, теперь нужны мечты,
но люди-потребители пусты,
их пустота бездонна и жадна,
а как заполнить то, в чем нету дна?

И я попал под жернов пустоты.
Меня загнали в самый дальний угол,
грозят мне смертью, требуя ответить:
откуда на экранах пустота?

Причина — отбиваюсь я — проста.
Собой экран должны вы заполнять.
Волною временной непоправимо
разбита Мима, как Шалтай-Болтай.
Его собрать не может даже рать.
А я не Мима, чтоб заполнить вас.
Перед бездонной пустотой я пас.

Я, как штукарь, на голове стоял,
что с точки зренья духа есть паденье.
Но без поддержки трюк зазря пропал.
Впустую я потратил вдохновенье.

Блюдем порядок. Лекцию о гупте
читаю я космическим курсантам.
В окно обзора тихо смотрят солнца.
Но мы-то знаем, что любой из этих
рентгеновских костров гремит, как гром,
в дыре пространства, в беге круговом.
Я слушаю, задумавшись, их грохот.
Так, верно, барабаны бьют в бою,
в котором свет извечно спорит с тьмой.
И, жалкий, сам ответы я даю
на все вопросы, заданные мной.

— Тогда новейший, свежий взгляд на время
плюс расширенье тензорной системы
открыли нам предельно ясный путь
к раздельной симметрии, упростив
ее согласно «гупта через кви».
И не было открытия полезней
для путешествующих по небесной бездне.

Курсанты образцово маршируют
в соседний зал, где следующий лектор,
невозмутимый, собранный Двуландер,
расскажет, как построен был голдондер.

Я часто видел женщину из Гонда
сидящей с мужем в зале наблюдений;
они узлы держали наготове,
годами приземленья ожидая.
На эту пару многие смотрели
с иронией космически-холодной,
но муж с женой смиренно ожидали,
когда же станет видно берег Лиры.

Простые их сердца не забывали
ни запах тмина от родных лугов,
ни хлеб, который женщина пекла
в печи, теперь навек осиротевшей.

Вперяя взгляд в Космический Проспект,
сидят, припав друг к другу, много лет —
никто из смертных не заметил, сколько —
отмет прошедших лет как будто нет
на муже и жене — лишь седина.
И вот осталась женщина одна.
Сидит, о прошлом думает она:
как жили в Гонде люди в старину,
покамест не покинула страну
Последняя Чета под вой сирен,
начав бессрочный бег от милых стен.

На взлетном поле Голдона они,
в слезах припав друг к другу, навсегда
долине Дорис молвили «прости»,
с молитвой поручив себя Судьбе.

Я наблюдал: сидит из года в год,
сидит вдова безмолвно у окна,
а мы, в Земле Обетной изуверясь,
из этого окна ведем пальбу,
нацелясь хитроумно на Судьбу.

Сгорели мы в Ксиномбре.
Сгорели — поумнели.
Мы будем вам являться,
чтоб вы нас не забыли.

Как снег, шел пепел. Памятник Ксиномбре
за годы вырос.

Очнетесь вы — ваш грех из нашей муки
мы тянем к вам:
обугленные руки.

Столб пепла из Ксиномбры шел
по Ринду,
на пятый день достиг он моря,
а на седьмой пришел на мыс Атлантис.
Но и в открытом море
спасенья людям не было:
медузы умерли,
и осьминоги всплыли на поверхность.

И пепел лег на водяное зеркало,
как ряска смерти.

И демоны, и водяные ангелы
все умерли равно.

Теченьем мысли были боги втянуты
в гольфстримы смерти.

Молотом знаний
жахнул гений-мясник
в убойное место Ксиномбры.
В третий раз она умерла.
О, драгоценность.

Мы заслонились грезами
от ксиномбрических воспоминаний,
сном полным жизни,
славным забытьем.

Душою каждый
преобразился поразительно,
повадившись
парить по разным измерениям.

Исчезла точка боли тягостной.
Мы четко ощутили:
лопнула.
И расползлось
в душе блаженство,
и Аниары больше нет,
и нет Шефорка, и никто не спросит,
куда исчез и как.
Легко душе — и все вокруг легко.
И даже Изагель втянулась.

Либидель и все либидницы
и дормифиды порхают
в виденьях аниарцев,
от росы свежи,
в предутреннем лесу.

Несчастные все глубже погрязают
в эдеме, нам не делающем чести.
Но только чары зелья исчезают,
эдем неуловимо ускользает —
вопящие ксиномбры мчатся к нам,
как будто поклялись в бессрочной мести.

Крик разбудил меня. Кричит Тщебеба.
Ее зрачки тихонько угасают,
утратив блеск, подернувшись золой.
Кричит: Я не хочу здесь жить, бог мой!
Где наше утешенье, где покой?
О страх: как явственно не помню я Ксиномбру!

Сушь отовсюду шла.
Ее вершина—
сухие формулы,
давно готовый расчет фотонотурба,
и ветер, жаркий,
словно жар печи.

Тогда стояла осень.
Рассказывали те, кто уцелел:
в прохладные моря бросались люди,
ища спасенья.
***
Все кончено.
Виновных не осталось.
Зачинщики? Мертвы.
Потатчиков и след простыл.

Огнеупорные щиты
властей
глазурью стали,
или стали пеплом.

Все стало пеплом, что могло гореть.
Глазурь же на оплавленных камнях
была в четыре дюйма толщиной,
местами даже толще:
гранит вскипел
на глубину до фута или больше.
Но этого уже никто не видел:
клубами закружились люди,
летучим пеплом.
***
А что же было в доме?
Да, в общем, ничего.
Ведь нужно время, чтобы что-то было.
Стояли там на тумбочке часы,
отсчитывая время по секундам.
Расплавились, вскипели, испарились —
и сами не заметили когда:
миллисекунду можно ли заметить?
А та, что мигом раньше среди сна
прохладной ночи вдруг была пробуждена...
- Нет! — вы кричите. — Пощадите! Sombra! –
в чистилище раскаянья горя.
Вот так кричала от огня Ксиномбра.