Владимир Нарбут - Стихотворения

Бродила по лесу, срывая капли
Оранжево-янтарной костяники.
Синели руки — худенькие: зябли,
И их царапал-грыз терновник дикий.

Осенний день был холоден и строен.
И влажный мох был вязок, точно тина.
В попутный яр — меж дождевых промоин —
Приволоклась кисейка паутины.

Приволоклась и растянула сети:
Загорожу путь, — шепчет поползунья.
А под косматой елью, в полусвете,
Застряла, сгорбилась изба колдуньи.

Спал, размалеван киноварью жгучей,
На вершняке нахохлившийся петел.
И дверь-дупло, заткнутое онучей.
И тын — не в тын: и ветх и дрябло-светел.

И тень, змеей чуть-чуть голубоватой,
Оплыла, как ледок, на пни, на бревна
И по углам перекрестились схваты,
И кто-то поворочал их неровно.

Медвежий дух, тяжелый, сонно-теплый,
Возник, как дым, из узкого оконца.
И серое лицо — серее воблы —
Метнуло в щели два зрачка-червонца.

Раскрыла ротик девочка и стала:
Сосульки белые висят под крышей,
Хоть осень в роще теплится устало,—
А крыша, как сироп, как тесто — выше!

— И, то-то, заглянула в гости к бабке,—
Грозится крючковатый палец-коготь.
И рыжий кот вытягивает лапки:
Ему бы сливок в погребе потрогать.

Дрожит, дрожит испуганный ребенок
Под длинным зорким взглядом хищной птицы…
И подойти боится. Сипл и тонок
Протяжный клекот старой ястребицы:

— А много ль ягодок нашла-то, ягод?
Небось и на ладонь не уложила?
Вон в полнолунье листики полягут,
Тогда зальется ягодная сила.

Ну, ну, покаж… — И гнется коготь цепкий
В передник рваный девочки-тростинки…
Окутав фиолетовые щепки
Сосны погибшей, блещут паутинки.

Сияет серебристый долгий волос.
Не седина ль осенняя сверкает?
И сипл, и тонок злой старуший голос.
А день — колодец света — иссякает.

Ложится тень угрюмыми крылами —
Все зеленей, все шире — травянисто.
Наверно, за опушкой плещет пламя
И кровью в облачные бьет мониста.

Дохнуло холодком. И кот — где делся?
Течет сироп с громоздкой рыхлой крыши.
Строй елок — ворожей хвоёй распелся,
И завозились иглы, словно мыши.

Нет девочки… В избе — писк хволой птицы.
Соленый запах тянется в оконце.
И толстая слюда на нем искрится,
Как муть бельма, попавшего на солнце.

Колокольчик звякнул бойко
Под дугой коренника,
Миг, и — взмыленная тройка
От села уж далека.
Ни усадьбы, ни строений —
Только: вехи да снега
Да от зимней сонной лени
Поседелые луга.
Выгибая круто шеи,
Пристяжные, как метель,
Колкой снежной пылью сея,
Рвут дорожную постель.
А дорога-то широка,
А дорога-то бела.
Солнце — слепнущее око —
Смотрит, будто из дупла:
Облака кругом слепились
Над пещеркой голубой.
И назад заторопились
Вехи пьяною толпой.
Закивали быстро вехи:
Выбег ветер — ихний враг.
И в беззвучном белом смехе
Поле прянуло в овраг.
Под горой — опять деревня,
С красной крышей домик твой;
А за ним и флигель древний
Потонул, нырнул в сувой.
— Вот и — дома. Вылезай-ка
Поживее из саней!
Ну, встречай гостей, хозяйка,
Костенеющих — родней!—
Снова кони, кучер, сани —
Оторвались от крыльца.
А в передней — плеск лобзаний,
Иней нежного лица.

Река, змеясь по злым долинам,
В овраг вошла о край села;
Там церковь в золоте старинном
Тяжелый купол подняла.

Дорога в ветлах — так печальна,
Еще печальней синий взгляд
Осенних сумерек, прощально
Скользящих в парк, где пни горят.

Они пылающей листвою
Занесены и — как костры.
И светят зеленью живою
Лишь сосны, иглы чьи — остры.

А в доме, белом и безмолвном,
Над гробом свечи возжжены:
Благоуханный ладан волнам
Лиловым отдал лик жены.

Неугасимое страданье —
Острее колких игл, и в нем
Сквозит с краснеющею дланью
Фигура ангела с мечом…

Прозрачна синь грядущей ночи,
Всей — в шепоте и вздохах снов;
И неземных сосредоточий
Полна печаль немых венков…

Фамильный склеп закроет скоро
Парчу и розовый глазет,
И крупные цветы, и взора
Под бледным веком круглый след…

Но от морщин ли тонко-четких
Усопшей барыни иль так —
Плывет суровость. И решетки
Хрипят под шагом: сон иссяк.

Струятся свечи. Жмется дворня,
А тени пляшут по стенам —
Лохматей, шире и проворней,
Ох, будет, будет лихо нам!

Прядет дьячок сугубым ритмом
Из книги кожаной псалом,
И капли воска по молитвам
Горячим катятся стеклом.

Тяжел и низок церкви купол.
И Ангел пасть уже готов.
— Смотри: Он склепа герб нащупал!
И крупен снег чужих цветов.

Сегодня весь день на деревне
Кричат красноглазые певни,
А в воздухе тлеет тепло.
От хат коноплей отгоняет
И матовым блеском играет
Заплывшее окон стекло.
Морщинистой кожею-пленкой
Рябится под рощицей тонкой
Заозерных заводей ряд.
И в пестрых косынках старухи —
Давно они — слепы и глухи —
По призьбам сычами сидят.
Невесело греться на солнце,—
Когда уже жизнь веретенце
Денечков земных довила;
Когда — от кручины и скорби —
На спинах повылезли горбы
И — смотришь сычом из дупла…
А день — и зыбуч, и раздолен.
С незримых святых колоколен,
С небес — все летят голоса.
Ах, жаворонки-колокольцы!
В Печеры бредут богомольцы
Разлужьем, где клад поднялся.
Идите, идите чрез рощи —
Увидеть холодные мощи,—
По рощам медянка горит…
Сутулятся, жмурятся бабы.
А в панской усадьбе, где рябо,
Цесарка призывно зарит
Свое одиночество вешней
Печальной-печальной любовью…

Уж солнце, отойдя к лугам,
Запало в глубь далеких рощ;
И по широким лопухам
Закапал редкий крупный дождь.
За буйною слезой слеза
Ударила в стекло окна;
Сверкнула молния в глаза,
Блеснула пламенем она,—
И гром раскатом дом потряс,
И серый сумрак двор закрыл…
И щедрый ливень добрый час
Шумел в саду и воду лил…
Затем, когда гроза ушла,—
Лужайка стала озерком,
И в небе радуга легла
Зеленоватым ободком.
Свистели иволги, и свист
Переливался и звенел;
Ручей болтал, журчал и пел,
И сад был ярок, свеж и чист…

Улыбнулся древнею улыбкою —
Холодна улыбка полумесяца!—
И застыл над люлькой ночи зыбкою,
Чтоб загрезил тот, кому не грезится.