Владимир Нарбут - Стихотворения

Бледным пеплом поле заморозило,
Замело пригорки за провальями,
В просини позеленело озеро
Под березами светло-усталыми.

Тени в ужасе успели вырасти
Длинными, как повилики, стеблями,
И плеснулся воздух тягой сырости.
Чьими-то губами чуть колеблемый.

На паучьих лапах на прогалину
Выполз лесовик, в ручье полощется…
И в ручье болтается оскаленный,
Тот, пред кем закоченела рощица…

Пасха красная, Пасха красная.
Зелень, бутыли, торты…
Но улыбаюсь напрасно я:
Балки во льдах затерты.
Издали колокол тянется
Звоном глухим в окошко.
И качаюсь я — белый пьяница.
Что — я: улитка, сошка?
Веет хутором гул. Украина.
Где же бунчук Мазепы,
Волосом конским нечаянно
Перевитый нелепо?..
Гетману ль никнуть пред радою
Иль Запорожью плакать?..
Шум пасхальный, шум, я падаю!..
За огородом — слякоть.
Пасха красная, Пасха красная:
В толстых бутылях — вина.
Месячным серпиком гасну я —
Льда на душе не сдвину…

Под шепотом, под ветрами сухими
Лесная Пасха — нерушимей.
И я причастен кроткой схиме.
Брожу по узкой радостной поляне
И — все милей мне, все желанней
Черники точек на беляне.
И бусы облачных великолепий —
Все дальше, глубже — все нелепей.
И небо тонет в синем склепе.
В кустах окраинных не испугайся
Платком метнувшегося зайца…
А в хуторе — на блюде — яйца.
Три желтых кулича: два без миндалин,
А третий ягодой завален…
Кругом — кружки лесных отталин.
Кругом — Весна плывет, изюмом вея.
Попеть бы с зябликом живее
И стать бы вдруг горбуньей-феей…
Нос — закорючкой, посох золотистый.
Постой в углу, молчи и — выстой
Янтарно-звонкие мониста.
И, если поцелует, нежно вспыхни:
Румянец свежий — ворог ихний.
И с дятлом над дуплом затихни…
Встречай, встречай на трепетном прогале,
В березах — вешние печали,
Что эту Пасху укачали,
Что душу, как Исуса, искололи
Томлением извечной боли.
И — утечи скорее в поле.
А через межи в хутор белобокий,
Звенящий — вон на солнцепеке —
Хрустящим стрекотом сороки.
И в ясной хате, опустив ресницы,
Целуйся с девой длиннолицей.
Ведь после поцелуй приснится.
И Пасха, алой в небо улетая,
Вздохнет, как лес берез, — святая.
И вновь вздохну, как и тогда, я…

В доме — сонники да кресла
Да заржавленная пыль…
Сказка ль давняя воскресла?
Иль завяла нежно быль?..

Ночью каждою я слышу
Дряжлый кашель старика…
Месяц капает на крышу,
Разгребая облака.

Туфли шаркают, и люстра
Так таинственно звенит,
Будто стриж какой-то шустрый
Тонко трогает гранит…

Ночь плетется, как волчица
Свежей осенью к реке…
Жалостно комар стучится
В паутине-гамаке…

Я вздыхаю в кресле сидя.
Кресло — маленький ковчег,
Отдающий тете Лиде
Пламя ласковое нег.

Сядешь — скрипнет и охватит
Ленью теплою тебя,
И сидишь на пестрой вате,
Ночь-притворщицу любя.

Ан, не правда? Кто же трется
За стеною?.. Старичок?
И за домом, у колодца,
Без ведра висит крючок?..

У колодца колядует
Да смеется синий свет.
А в ресницы Дрема дует,
В уши сон несет привет…

Говорил мне папа строго —
Помню прыгала я днем:
— Ты при месяце не трогай
Кресла в сумраке ночном!

Ну и тлей. Забыла папин
Я наказ, и — нет тоски…
Ручки — в зернах желтых крапин,
А на спинке — коготки.

Снова август светлый и грустящий,
Снова тишь и неба синева;
Бродят вздохи, шорохи по чаще,
Звоны ветра слышатся едва…
Просипит кузнечик на припеке
И заглохнет. Пахнет листопад.
Листья льнут к земле, как лежебоки;
Перегной лесной ореху рад.
И дубы уже роняют желудь —
Колобками скатанный янтарь.
Если хочешь зря посвоеволить,
Подойди к дуплу и в сук ударь.
И в ответ — не гулко и не глухо —
Звякнет домовитое дупло:
Дремлют в нем теперь жуки и мухи.
Все, что смутно к лету отошло.
Все, что было раньше непонятно,
Стало ясным, чистым, как хрусталь:
Эти звуки, эти тени — пятна,
Эта леденеющая даль!
Оттого-то небо умиленней,
Блеск от солнца — суше и косей,—
И на кровью опаленном клене
Связки лап зарезанных гусей…

Клубясь тяжелыми клубами,
Отодвигая небосклон,
Взошла и — просинь над дворами
Затушевала с трех сторон.
Вдоль по дороге пыль промчалась,
Как юркое веретено;
Трава под ветром раскачалась;
Звеня, захлопнулось окно.
Упала капля, вслед другая,
И зашумело по листам
И, длинный пламень высекая,
Загрохотало здесь и там…
Но так приветливо сияла
Лазури ясной полоса,
Что все и верило и ждало:
Сейчас-сейчас уйдет гроза,
И снова день прозрачно-яркий
Раздвинет синий свой шатер,—
И радуги цветною аркой,
Сквозя, оцепит кругозор!..

Уходит август. Стало суше
в родной степи. Поля молчат.
Снимают яблоки и груши:
благоухает ими сад…
Кой-где и лист уже краснеет
и осыпается, шурша…
В истоме сладкой цепенеет
моя усталая душа…
Окончен труд — и опустели
луга и желтые поля;
и вот на той еще неделе
я слышал крики журавля.
Они тянули цепью дружной
на юг, за синие моря,
туда, где Нил течет жемчужный,
струей серебряной горя.
Там у высокой пирамиды,
свалив дороги долгий груз,
они, быть может, вспомнят Русь —
родные болота и виды…
Как будто с каждою минутой —
прозрачный, реже тихий сад…
А небеса стеклом сквозят…
И грустно-грустно почему-то…
Не то я потерял кого-то,
кто дорог был душе моей,
не то — в глуши родных полей
меня баюкает дремота…
Но только жаль, так жаль мне лета,
что без возврата отошло.
И — словно ангела крыло
меня в тиши коснулось этой…
Природа мирно засыпает
и грезит в чутком полусне…
Картофель на полях копают,
и звонки песни в тишине.
И — эти звуки, эти песни,
навек родные, шепчут мне:
хотя на миг, хотя во сне,
о лето красное, воскресни!

Ражий помещик (длиннющие руки
И широченная лапа-ступня),
Влезши в короткие (в клеточку) брюки,
Брюзгнет, как перепел, день изо дня.

Что-то знакомых не видно давненько,
Законопатился в отчем и сам…
Вон на крыльце (на парадном) ступенька
Плесенью кроется: ей бы — ко мхам.

Скоро, пожалуй, и крыша из теса
Рухнет, расплющив чердачную ларь…
Только высокие — в сажень — колеса
Катят карету, отживший фонарь.