Николай Тихонов - Полдень в пути

А снег на убитых не тает…
На дикой сосне, на весу,
Солдатская арфа играет
В ночном и бессмертном лесу.

В той же комнате, где Пушкин,
Лицеист с пером гусиным,
Голос муз впервые слушал,
Мира светлые глубины;
В доме бывшего лицея,
В кресле темном и старинном,
Там сидела, бронзовея,
Чудо-девушка с кувшином.

На плечах шинель у девы.
Ночь в окне… Свеча пылает,
И она, как отблеск гнева,
Все лицо преображает.
Светлый луч бежит вдоль шеи,
Только деве не до света,
Точно вышла из траншеи
Дева-мстительница эта.

Боевой достойна чести,
Шла в атаку непреклонно,
И вошла с бойцами вместе
В город свой освобожденный,
И пришла туда, где Пушкин,
Лицеист с пером гусиным,
Голос грозной Музы слушал,
Мира черные глубины.

Привез тот лук не вождь суровый,
Ученый с доброю душой,
Держал тот лук, с Гвинеи Новой,
Дикарь — раскрашенный, большой.

Смотрели взрослые и дети,
Как он в музее над Невой
Свой лук держал почти столетье
С натянутою тетивой.

Когда же средь осады гула,
У дико вспененной Невы,
Волна взрывная дом качнула —
Стрела сорвалась с тетивы.

Как будто место вдруг сместилось,
Родные встали берега,
И с гулким посвистом вонзилась
В дверь шкапа, словно в грудь врага.

И свет пожара огнекрылый,
Ворвясь, как дальная заря,
Вдруг осветил в лице застылом
И гнев и ярость дикаря,

Который вышел на мгновенье
Из неподвижности своей —
Чтоб отразить в недоуменье
Налет нежданных дикарей.

Какое уже на войне любованье?
Великая тяжесть труда,
Дорог и сражений чередованье,
Могилы. Из жести звезда.

Но мы понимали того генерала,
Что крикнул в смертельном аду,
Увидев в атаке народ свой бывалый:
— Смотри, молодцами идут.

Когда мы слышали слова:
— Я — ленинградская вдова,—
То ей сердечно отвечали
Словами, полными печали.

Но — «ленинградский я вдовец» —
Звучало тускло, как свинец.
Пускай он худ был, как скелет,
Он громких слов не ждал в ответ.
С лицом, как старый, серый мел,
Он плакать права не имел.

Имел он в городе своем,
Где прожил жизнь, где мы живем,
Смертельным схваченном кольцом,
Одно лишь право — быть бойцом!

О, эта редкая квартира,
Где с наивысшей простотой
Крыло неведомого мира
Касалось мебели простой.

Среди обычных дел и малых,
Всему живущему взамен,
Рождалось чувство небывалых,
Непредставимых перемен.

И вместе с тем все шло так гладко,
В порядке общего всего,
Что даже вражьих глаз догадка
Не угадала б ничего!

Какое б грянуло смятенье,
Когда б узнали стороной,
Что здесь в тиши работал гений
Над мира новою судьбой.

Сквозь лет неизгладимых тени
Сегодня ясно помнишь ты,
Как дальней юности виденье,—
Его слова, его черты.

Над прошлым бури и туманы,
Но все он в памяти живет,
Тот ленинский, всегда нежданный,
Всегда волнующий приход.

При скучном сумеречном свете,
В пальто, блестевшем от дождя,
Так скромный вид хранит Бессмертье,
В жилище смертного входя.

Мы прожили вместе так долго
Хорошие, злые года,
Что в сене искать нам иголку
Уже не составит труда.

Иголку искать мы не будем,
Но в нашем пути непростом
Мы отдали главное людям,
И мы не жалеем о том.

Когда все то, что мы любили
И что святым для сердца было,
Затмилось в тучах черной пыли,
В огне и грохоте тротила.

Когда дома валились просто,
И город стал душой без тела,
И всюду с треском, как береста,
Свиваясь, прошлое горело.

И ум отказывался верить,
Что улица другою стала,
Чтоб тут же за открытой дверью
У дома Смерть подстерегала.

И стало темным, диким, нищим,
Морозом сковывая пальцы,
Давно знакомое жилище —
Пещерою неандертальца.

И в этом хаосе разлуки,
Потерь и черного мученья
Твои поддерживали руки
Живой огонь сопротивленья.

Каким теплом светились очи.
Была ты мужества примером,
Всех лучших мыслей средоточьем
Последней прелестью и верой.

И на блокадных грозных кручах
Делилась всей души богатством,
Когда ты — лучшая из лучших —
Крепила боевое братство.

То не подсказывает разум,
То было в сердце все хранимо,
Всей жизнью я тебе обязан,
И это — неопровержимо!

Небо с облачным глетчером
В голубеющем инее,
Может быть, таким вечером
Все прощается зимнее.

И уходит все мглистое,
Все сурово-тяжелое,
Все, что под ноги выстелил
Снег парчой невеселой.

Ты идешь и не хмуришься
Теплой улицей братскою,
Ты идешь и любуешься
Стороной Петроградскою.

Молодежною речью,
Взглядов прелестью синею.
Может быть, таким вечером
Все прощается зимнее.

Здесь мы, родясь когда-то,
Вошли душой и телом
И в невские закаты
И в счастье ночи белой.

Здесь поднимали чаши
Сердечного порыва,
Шуршали лыжи наши,
Скользя по льду залива.

Мы жили, мы любили
Хорошею любовью,
И нам сады светили
Своей осенней кровью.

И нам сияли песни
И вы, родные лица.
Когда умрем — воскреснем
Чтоб снова здесь явиться.

Шел мокрый, предмайский, пушистый
снег,
В лощинах млели туманы,
Гулял человек, смотрел человек:
На пробу били фонтаны.

В потоках взлетающей к небу воды
Снежинки пели и плыли,
Рождая почти музыкальный дым,
Звучащий тончайшей пылью.