Уильям Шекспир - Поэмы и стихотворения

Лилейная под розовой щекой
Легла рука, подушке не дала
Лобзать лицо, а та в досаде злой,
Встав, с двух сторон лик нежный обняла;
И голова покоилась, светла,
Меж гор — гробницею любви священной;
Но взор над ней склонился дерзновенный.

Другая непорочная рука
Белела сверх зеленых покрывал,
Как лилия средь вешнего лужка;
На ней росой жемчужный пот сверкал.
В глазах прекрасных свет не трепетал;
Они, как анемон в тени укромной,
До утра венчики сомкнули томно.

Играли золотых кудрей струи
С дыханьем. О невинный рой забав!
Сквозь смерть являла жизнь права свои,
А смерть сквозь жизнь своих искала прав;
Свою вражду забвению предав,
Так неразрывно их чета сплеталась,
Что смертью жизнь и жизнью смерть казалась.

Два полушарья мраморных грудей, —
Миры, не покоренные врагом, —
Владыку чтили в верности своей,
Знакомы были лишь с его ярмом.
Объятый честолюбия огнем,
Тарквиний, как захватчик беззаконный,
Монарха их решил низвергнуть с трона.

Все, что он наблюдал, его влекло;
Все пробуждало в нем желаний пыл;
Все, что он зрел, безумьем сердце жгло;
Он, жадно глядя, очи утомил.
С немым восторгом взор его скользил
По жилкам голубым, по коже нежной,
Устам-кораллам, шее белоснежной.

Как лев терзать добычу не спешит,
Играет с ней, о голоде забыв, —
Так римлянин над спящею стоит.
Притих от созерцания порыв,
Но не смирен. Лицо над ней склонив,
Он сдерживал мятеж страстей глазами;
Но новый взрыв по жилам гонит пламя.

И жилы, словно злых рабов отряд,
Как воры, жаждущие грабежей,
Чья радость — кровь, кого не поразят
Ни плач детей, ни стоны матерей,
Надувшись гордо, рвутся в бой страстей.
Забило скоро сердце в нем тревогу,
Открыв его желаниям дорогу.

Дробь отбивая, сердце придает
Глазам отвагу, шлют глаза приказ
Руке, она же, устремись вперед,
Дрожа от гордости, взошла тотчас
На холм груди нагой — отраду глаз;
И побледнели башенки крутые,
Кровь отлила сквозь жилки голубые.

Кровь устремилась в тихий тот покой,
Где госпожа, владычица спала, —
Вещать про нападенье и разбой;
Ее от сладких снов оторвала
И хриплым криком в трепет привела.
Раскрылся взор ее, глядит смятенно
И меркнет, ярким светом ослепленный.

Представьте женщину, что сладко спит
И страшным сном в ночи пробуждена;
Ей мнится, призрак перед ней стоит,
И всеми членами дрожит она.
О жуть! Но Коллатинова жена
При пробужденье видит пред собою
Не привиденье — существо живое.

Как раненая птица, перед ним
Лежит, дрожа; все чувства смятены.
Зажмурилась; насильник ей незрим.
Мелькают тени, ужаса полны,
Расстроенным умом порождены,
Который, рассердясь, что слепнут очи,
Рисует ужасы во мраке ночи.

К ее груди, как к мраморной стене,
Его рука припала — злой таран;
Нащупать может сердце в глубине —
Властителя, что страхом обуян
И сам себе наносит сотни ран;
Но будит он не жалость, а желанье, —
Разбив стену, проникнуть дерзко в зданье.

Как зычная труба, его язык
Врагу переговоров шлет сигнал.
Из одеяла глянул бледный лик;
Ей надо знать, зачем злодей напал.
Тарквиний молча ей растолковал.
Она ж поведать молит неотступно,
Чт_о_ вызвало его на шаг преступный.

Он отвечает: "Лик прекрасный твой,
Что лилию заставит побледнеть
И розу покраснеть в досаде злой,
Обрек меня огнем любви гореть.
Из-за него решил я завладеть
Твоей твердыней. Шли себе укоры:
Тебя предали мне твои же взоры.

"Коль ты бранить меня захочешь, — знай:
Расставила краса тебе силок.
Смирясь, моим желаньям уступай.
На утоленье страсти я обрек
Тебя; я все преграды превозмог.
Хоть разум убивал мое решенье,
Но вновь твоя краса звала к свершенью.

"Я знаю: много бед мой шаг влечет;
Я вижу: розу тернии блюдут;
Я понял: змеи охраняют мед;
Но впрок раздумья мудрые нейдут,
Мое желанье к благу не ведут;
Оно лишь зрит красу твою влюбленно,
К ней рвется против долга и закона.

"Я взвесил в сердце, сколько породит
Поступок мой страданий, зол, скорбей.
Но пламени ничто не угасит,
Не остановит ярый бег страстей.
Раскаяния слезы из очей
Прольются; суждены мне срам, укоры,
Но я стремлюсь в объятия позора".

Сказал и, римский меч свой обнажив,
Над ней занес. Так сокол в небесах
Парит, крылами жертву осенив
И хищным клювом нагоняя страх.
Под соколом-мечом лежит в слезах
Она и слышит речи рокотанье,
Как птица внемлет бубенца бряцанье.

"Лукреция, моей должна ты быть, —
Он говорит. — Иль силу применю;
Решил тебя на ложе погубить,
И с жизнью отниму я честь твою.
Презреннейшего из рабов убью,
К тебе подброшу, стану клясться дерзко,
Что вас убил на ложе страсти мерзкой.

"Покроет мужа твоего позор,
Он на беду тебя переживет.
Потупят родичи смущенный взор,
Объявят незаконным твой приплод;
Тебя же, осквернившую свой род,
Потомство в песнях помянет глумливых,
Их станут дети петь средь игр шумливых.

"Коль сдашься, другом буду я твоим;
Грехи необнаруженные спят.
Когда для высшей цели мы творим
Проступок, судьи нас не заклеймят.
Свою губительную силу яд
Утратит в смеси, лекарю покорный,
И действует микстура благотворно.

"Так ради мужа и детей своих
Склонись к моим мольбам. Не награди
Позором несмываемым родных,
Хулой, что предстоит им впереди.
Клеймо невольника иль на груди
Родимое пятно желанней, краше, —
Природа здесь виной, не подлость наша".

Как василиск, [30] Сказочный зверь, убивающий одним своим взглядом. он в жертву роковой
Свой взор вонзил и смолк. Она была
Как воплощенье чистоты святой,
Как лань в когтях у горного орла.
К нему с мольбой в пустыне воззвала,
Но хищнику пощада незнакома;
Он рвется к цели, похотью влекомый.

Когда ползут на нас громады туч,
Скрывая горы, нагоняя жуть,
Из черных недр земли встает, могуч,
Крылатый ветр и тщится их раздуть;
Их полчищам он преграждает путь.
Так он замедлил, слыша речь матроны;
Плутон Орфею внемлет благосклонно. [31] Намек на миф об ОрФее, который, спустившись в ад за своей женой Эвридикой, так очаровал своим пением владыку подземного царства Плутона, что тот возвратил ему жену.

Играя, мышь злосчастную когтит
Он, гнусный, по ночам бродящий кот.
В нем будит ярость жертвы грустный вид;
Все поглотить готов водоворот.
Ее мольба до сердца не дойдет.
Дожди пророют в камне след глубокий,
Но плач не трогает груди жестокой.