Коллектив авторов - Поэтический форум. Антология современной петербургской поэзии. Том 2

До весны совсем чуть-чуть остаётся.

Вот и снег уже летит, как придётся.

Я свои подставлю снегу ладоши:

«Приземляйся, отдохни, мой хороший!

Тяжело пришлось, к земле подлетая?»

«Да, – вздохнул он, – я устал», – и растаял.

Как любим мы свои обиды!

Мы бережём их, как детей.

За их стеною нам не видно

Чужих мучений и страстей.

Когда мы всё же понимаем —

Пора сомненья разрешить,

Обиду снова вынимаем

Из дальних уголков души.

И вот уже ей места мало,

Собою всё закрыла вновь!

Ну почему обида стала

Для нас важнее, чем любовь?

Прошу прощенья у себя

За нелюбовь к себе, любимой.

За то, что всё вокруг любя,

Саму себя прошла я мимо.

И кто-то, кто во мне сидит,

Уже устал от ожиданья.

Лишь укоризненно глядит

И мне не ищет оправданья.

А я кричу ему: «Прости!

Себя любить я обещаю!

Не обижайся, не грусти!»

А он мне: «Я тебя прощаю!»

Две бабочки – два шарика воздушных —

вот-вот вспорхнут.

Твои слова прощальные бездушны:

в них только суд.

Две бабочки – два шарика воздушных —

я отпущу,

Нескучный сад стал для двоих вдруг скучным —

но я прощу.

Две бабочки – два шарика воздушных —

умчались вдаль…

Бесстрастен мир осколочно-остужный,

горчит миндаль…

Деревенька моя, глубинка —

Неба синего голубинка!

Незабудкой глядишь синеоко,

И глаза твои – с поволокой.

В бескорыстии величава,

Облаками светла и курчава,

Заблудился лён в твоих косах,

А в руках святых – скромный посох.

Мой первый бой, пока дышу я, —

всегда во мне. Ещё бушует…

В багровых трассах степь донская,

необозрима и строга.

Шло наступленье, не стихая,

на укрепления врага.

Я был бойцом второго ряда.

Передо мной – спина бойца.

Прикрытье верное – что надо!

Спина – стена. Спина отца.

Иди за ним. Вперёд! На запад!

Иди и не гляди назад.

Но рухнула стена внезапно,

и перешёл я в первый ряд.

Оголены, как провод, нервы,

иду наедине с судьбой…

Поныне я в ответе первый

за всех, кого прикрыл собой.

Свой путь оценивая строго,

Предубеждения отсеяв,

Скажу: в судьбу мою и строки

Вошли навечно Флот и Север.

Они – и в радости, и в горе.

Они – внутри меня, незримы.

Так входит в Баренцево море

Тепло Гольфстрима.

На фронте, бывало, зайдёшь

в землянку к военным девчатам:

«С комфортом живёшь, молодёжь!

Не то, что другие… Куда там!»

Ну как не обрадуют взгляд

уют и порядок в землянке?!

Портьерки при входе висят.

Ромашки покоятся в банке.

Скатёркою ящик накрыт…

И, Бог его знает, откуда

явилось в задымленный быт

вот это домашнее чудо?!

Пусть завтра в поход, пусть убьют,

пусть на день жилище-времянка, —

но всё-таки мирный уют

наводят девчата в землянке…

Наверно, и надо – вот так.

День каждый – особенно важный.

День – он не случайный бивак,

а жизнь, что даётся однажды.

Ищем орехи, в траве сиротливы,

Листьев дворянских горят вензеля,

Осень по-конски, с растрёпанной гривой

Зорко глядит в нежилые поля.

Ищем орехи, в траве сиротливы,

Скоро их надвое сломит зима,

Выпорхнут души – темны, черносливы,

С ядрышком смысла, с горчинкой ума.

Будут ютиться, найдут ли обитель? —

Только полёт их совсем не высок —

В зимнем клубке из серебряных нитей

Тонок удачи седой волосок.

Райские птицы возьмут эти души

В клювы, на спины, и пустятся ввысь,

В мир, что никем не разъят, не нарушен,

В мир, где орехи не падают вниз.

Закраплены окна геранью,

Разбита и склеена чаша,

Я вышла на росстань страданий —

На проводы листьев опавших,

Где солнца малиновый гелий

В осиновой кроется сакле,

Где осени винное тело

В садах иссякает по капле.

И нет ни огня, ни сиянья

В усопших глазницах палитры —

Лишь дерева ветхое знамя,

И листьев сухие молитвы.

Упало яблоко

В саду соседнем,

Летело облако

Листом осенним,

И, как бездомные,

Лежат, без панцирей,

Орехи тёмные

В холодном карцере.

Эта бабочка в парке летает

Кареглазой осенней вдовой,

То взметнётся, то вниз опадает,

Как дыханья чахоточный сбой.

В тёмной роще ободраны стены,

Заколочены окна осин,

А она – Афродитой из пены —

Восстаёт, выбиваясь из сил.

Есть пора забыт ы х декораций,

Отыгравших паденья спектакль,

Вот – Овидий, Лукреций, Гораций,

Вот – озябший кленовый пентакль.

Оголённые ветви, как спицы,

Ворох листьев – разрушился дом,

Но дельфийской парит танцовщицей

Эта бабочка в парке пустом.

Догорала свеча, обливаясь слезами.

За окном занимался тревожный рассвет.

Жизнь моя приближалась к обыденной драме

За порогом судьбою отпущенных лет.

В этих гиблых местах, где за дальние дали

Убегают разливы бескрайних болот,

В недостроенном домике мы коротали

Вместе несколько дней для души каждый год.

Улыбалась нам утром высокая ёлка,

И шумели берёзы, послушны ветрам,

И растерянный флюгер вертелся без толку,

То ли ветру служа, то ли преданный нам...

Прокралась в душу горечь, точно дым,

Что от костра сырого гонит ветер:

Я был совсем недавно молодым —

И вот уже рассыпал звёзды вечер.

И тот восторг, что порождал беспечность,

Броженье сил и верных ритмов звон

Так окрылял меня, что к слову вечность

Образовался отчужденья фон.

Я знал о нём, но гнал в иные дали,

В далёкие от жизни времена,

И получал приятностей медали

И даже наслаждений ордена.

Но вдруг невдалеке сплошной стеной

Остановилось прошлое за мной.

Куда, увы, ушла моя беспечность?

Я здесь ещё, но где-то рядом – вечность.

Журавли, журавли, как вы стали пугливы,

Устремляя всё выше полёт в небеса!