Пауль Целан - Говори и ты

Трава, написанная раздельно. Камни, белые,
с тенями стеблей:
не читай больше, смотри!
не смотри больше, иди!

Иди, нет братьев
твоему часу, ты уже —
уже дома. Колесо, медленно,
выкатывается из себя, спицы
взбираются,
взбираются по черноватому полю, ночь
не нуждается в звёздах, нигде
не спросят тебя.

*
Нигде
не спросят тебя —

У места, где лежали они, есть
имя — у него
нет имени. Они не лежали там. Что-то
между ними лежало. Они
не видели насквозь.

Нет, не видели,
говорили
о словах. Ни одно
не проснулось,
сон
на них нашёл.

*
Шёл, шёл. Нигде
не спросят —

Я это, я,
я лежал между вами, я был
открыт, был
слышим, тикал вам, ваше дыхание
слушалось, это
всё ещё я, ведь вы
спите.

*
Всё ещё я —

Гoды.
Годы, годы, палец
что-то нащупывает то тут, то там, то
вокруг:
швы, ощутимо, здесь
разошлось, здесь
снова срослось — кто
прикрыл?

*
Прикрыл —
кто?

Шло, шло.
Шло слово, шло,
шло через ночь,
хотело светиться, хотело светиться.

Пепел.
Пепел, пепел.
Ночь.
Ночь-и-ночь. — К
влажному глазу иди.

*
К
влажному
глазу иди —

Ураганы.
Ураганы, древние,
вихри частиц, другое,
ты
знаешь, мы
это в книге прочли, было
мнением {9} 9 Ссылка на высказывание Демокрита о строении космоса: «Не существует ничего, кроме атомов и пустого пространства, всё остальное — лишь мнения». .

Было, было
мнение. Как
мы дотронулись
друг до друга этими —
этими
руками?

И было написано, что.
Где? Мы
протянули над этим молчание,
огромное, ядом вспоенное,
зелёного
цвета
молчание, чашелистник,
за что-то растительное мысль цеплялась —
зелёное, да,
цеплялось, да,
к злорадному
небу.

За что-то, да,
растительное.
Да.
Ураганы, час —
тиц вихри, оставалось
время, оставалось
попытать счастья у камня — он
был радушен, он
не встревал в речь. Как
было нам хорошо:

Зернистое,
зернистое и волокнистое. Стебельчатое,
плотное;
гроздевое, лучистое; почковидное,
плиточное и
комковатое; рыхлое, раз —
ветвлённое —: он, оно
не встревало, оно
говорило,
с готовностью говорило сухим глазам, пока не закрыло их.

Говорило, говорило.
Было, было.

Мы
не отступились, стояли
и были сердцевиной,
строением с порами, и о
но пришло.

Приблизилось к нам,
прошло, штопало
незаметно, заштопало
последнюю мембрану,
и
мир, тысячекристалл,
затвердел, затвердел.

*
Затвердел, затвердел.
Потом —

Ночи, отслоённые. Круги,
зелёные или синие, красные
квадраты: мир самое
сокровенное вводит
в игру с новыми
временами. — Круги,
красные или чёрные, светлые
квадраты, ни
тени полёта,
ни измерительного стола, ни
дымной души,
чтобы взлетела и
вступила в игру.

*
Взлетела и
вступила в игру —

В час, когда вылетает сова, около
окаменелой проказы,
около
наших спасшихся бегством рук, в
последнем сдвиге,
над
заслонкой от пуль
возле осыпавшейся стены:

стали видны,
снова:
борозды,

хоры, тогдашние,
псалмы. О, о-
санна.

Значит,
храмы ещё стоят. У одной
звезды
есть ещё свет.
Ничто,
ничто не потеряно.

О-
санна.

В полёте сов, здесь,
разговоры серых как день
следов от грунтовых вод.
*
(— — серых как день
следов
от грунтовых вод —

Вывезен
в местность
безошибочной
колеёй:

Трава.
Трава,
написанная раздельно.)

В них была земля, и
они рыли.

Они рыли, и рыли, и так
проходил их день и их ночь. И они не хвалили бога,
он, слыхали они, так хотел,
он, слыхали они, это знал.

Они рыли и слыхом не слыхивали;
не мудрели и песен не знали,
не слагали наречия.
Рыли.

И спустилось затишье, и сменилось бураном,
и все моря пришли.
Я и ты и червяк роем в грунте песчаном,
и спетое скажет: роют.

О кто, о некто, никто, ты — куда же,
если некуда было податься?
О, ты роешь, я рою, я к тебе, и пусть наше
кольцо пробудится на пальцах.

С вином и с потерянностью,
с их убыванием:

я гнал верхом через снег, слышишь,
я бога гнал вдаль — вблизь, он пел,
последней
была эта езда через
человеко-плетни.

Они сгибались, когда
слышали нас над собой, и
писали, и
перевирали наше ржание
на одно из
своих ображённых наречий.

У обеих рук, там,
где у меня росли звёзды, всем
небесам далеки, близки
всем небесам:
Какая
там явь! Как
раскрывается мир перед нами, сквозь
и через нас!

Ты там,
где твой глаз, ты там,
вверху, там,
внизу, я
найду выход.

О, эта блуждающая, пустая,
гостеприимная середина. Отделившись,
я выпаду на долю тебе, ты
на мою долю выпадешь, друг другу
выпав из рук, мы видим
насквозь:

Одно
и то же
нас
потеряло, одно
и то же
нас
позабыло, одно
и то же
нас — —

Немые запахи осени. Астра, без
надлома, прошла
между родиной и бездной сквозь
твою память.

Чужая потерянность, став
фигурой, была рядом, и ты
почти
жил.

Кто нас вылепит снова из земли и из глины — никто,
отпоёт наш прах.
Никто.

Хвала тебе наша, Никто.
Для тебя мы
станем цвести.
Прямо напротив
тебя.

Ничто
были, есть мы и будем,
и будем цвести:
ничему, ни-
кому роза.

С
пестиком души светлей
и пустынною тычинкой,
с венчиком багровым
от пурпурного слова, слово мы пели
над, о над
тёрном.

Молчание, как варёное золото, в
обугленных
руках.

Серый, большой,
как любая потеря, близкий
образ сестры:

Все имена, все вместе со-
жжённые
имена. Сколько
золы для благословения. Сколько
обретённой земли
над
лёгкими, такими лёгкими
кольцами
душ.

Большие. Серые. Бес-
примесные.