Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Два мощных кедра. Кипарисы.
Под ними бархатный ковер.
Вверху вечерних туч абрисы.
Обворожен усталый взор.

Чего еще мне в мире надо?
Ведь и молиться я устал,
И разрешения загадок
В безбрежности не отыскал.

Теперь хотел бы, как дриады,
Я жить в деревьях на лугу,
Другой не нужно мне награды
За светоч, что я берегу

В своей душе каким­то чудом.
От радости, что здесь обрел
Под хвойным храмом изумрудным,
Я жил бы Богу посвящен,

Я б в острых иглах и листочках
Эмалевых дотрепетал
Свой день земной, – и к темной ночи
До звезд вершиной бы достал.

Мне снился мир совсем без человека,
Без трав, без тварей, без горючих слез,
Где никогда не создавала стека,
Где никому не нужен был Христос.
И этот мир казался мне прекрасен,
Прекрасней, чем обугленный атолл.
Где образ Божий стал совсем неясен,
Где некого поставить на престол.
В том мире Он сквозил из всех деталей,
Математический и строгий Бог,
Без недоразумений и печали,
Что искупить создания не смог.
Там яхонты рождались, как фиалки,
Рубины там цвели, как маков цвет,
Топазы как грибы всходили в балке,
Бериллы сказочный роняли свет.
Углы и грани – все по логарифмам:
Великий рассчитал их Геометр.
Поэзии такой нет даже в мифах, –
Божественной красы пример.

Есть в теплом море темная скала,
Похожая на мертвого дракона,
И городок над ней, – где грязь и мгла, –
Увенчанный зубцами бастионов.
Зовется он издревле – Порт Венеры, –
Культ красоты всегда там был священ, –
Но много раз менял он символ веры,
И камень почернел столетних стен.
Там рыбарь Петр пристал во время бури,
И проповедовал святой Стефан,
И много жемчуга там и лазури
Разбрасывает древний океан.
Висят на скалах смоляные сети,
И пестрые качаются челны,
И люди там как маленькие дети,
Ни Божий они, ни Сатаны.
Старушки лишь одни там богомольны,
Старушки древние, как ствол олив:
Заслышав на заре звон колоколен,
Они бредут для шамканья молитв.
Мы полюбили мертвого дракона
И древний храм – еще в расцвете лет, –
Как будто это дивная икона,
В которой никаких изъянов нет.
Туда мы каждое являлись лето
На паперти старинной посидеть,
На творчество Извечного Поэта,
На красоту вселенной поглядеть.
На паперти Петра мы – изваянье
Последних неопознанных святых...
Останется земное обаянье,
И этот никому ненужный стих.

На островке посереди лагуны
Есть древний францисканский монастырь,
Где кипарисы черные, – как струны, –
Поют в лазури дивную псалтырь.

Франциск однажды с венецейской шкуны
Там высадился на сырой пустырь,
Чтоб звездные читать с молитвой руны
И в одиночестве скорбеть за мир.

Там травка пышная, как на кладбище,
Там тишина священная вокруг.
Довольно там одной духовной пищи,

И жизненный смиряется испуг.
Пустынником хотелось бы мне нищим
Остаться там, войдя в зеленый круг.

Небо – лента голубая,
Степь – загадочный ковер,
Где цветы, красой блистая,
Умиленный тешат взор.
В ветре – отошедших души,
В солнце – создающий Бог,
Вечности внимают уши,
Рая грезится порог.
Ангелы витают всюду
Меж колосьев золотых,
Поклоняясь Божью чуду.
И струится тихо стих.
Мне хотелось бы букашкой
Ползать по златым стеблям, –
В сталью блещущей рубашке,
Иль подобно муравьям.
Лишь в подножном тихом мире
Можно отыскать покой, –
С ветром побряцав на лире,
Глянуть в солнечный левкой.

Что в том, что ты создашь нам паука
Из проволоки, или арабеск?
Их создает и случая рука,
Иль на море луны холодный блеск.

Всё это забавляет нас на миг,
Как модный на красавице наряд,
Как мудрость только что прочтенных книг,
Но не заменит ни морских наяд,

Ни храмов облачных на небесах,
Ни даже кузьки на ржаном стебле,
Подавно – греческого божества,
Или иконы в праздничном угле.

Искусство – византийская икона,
Что утоляет бытия печаль, –
Как волны колокольного трезвона,
Оно в душе рождает вертикаль.

Опять желтеют листья за окошком,
И чистым золотом покрыт асфальт.
Уж нет в саду детишек по дорожкам,
И не звучит меж клумб девичий альт.

Еще тепло. Но вновь осенний кашель
Загнал нас в комнат душный полумрак,
Где, бледностью покрыты, лики наши
Глядят, как мощи из алтарных рак.

И хочется, чтоб прекратилось время,
Чтоб стрелки стали на стенных часах
И в бездну смертное скатилось бремя,
И только вечность теплилась в очах.

Но я дрожу, как филигран чеканный,
А стрелки продвигаются неслышно,
И вижу я себя уж бездыханным,
Холодным прахом, в этом мире лишним.

Брала ль ты в руки белую голубку,
Вдыхала ль крыльев теплых аромат?
Так пахнут Ангелы, приникнув к кубку
Блаженства вечного у райских врат.

Они меня нередко осеняли
Громадой крыльев, глядя в колыбель,
И перышки на ватном одеяле
Мне оставляли, словно иглы – ель.

Теперь, чтоб вспомнить, я беру голубку,
Вдыхая крыльев теплых аромат;
На площади Святого Марка шубку
Их можно гладить у церковных врат.

Они, как ангелы мозаик древних,
Летают по узорчатой парче,
И поднимается у душ напевных
По восковой к безбрежности свече.

Деревья – черные кораллы,
Туманные полипы в бездне.
Прохожие – как камчадалы,
И всё – нахмуренно и трезво.
Невидимо струюсь в тумане
И слышу всюду голоса,
И вижу тени на экране –
Давно ушедших в небеса.
Они меня к себе приемлют,
Как равного в незримый круг.
Они моим рассказам внемлют,
И на чертах у них испуг.
Мы пьем из кубков слезных – росы,
Едим бесплотный духа хлеб, –
И разрешаются вопросы,
И оживляется вертеп.
Не веря, жаждем мы Мессии,
Как три восточные волхва,
Устав кружиться, как стихии,
Без веры и без Божества.

Как тучам безразлично направленье,
Так безразлично мне, – куда лететь.
Вся жизнь – лишь мимолетное мгновенье,
И важно только опрокинуть клеть,

Где бьюсь я головой, как перепелка
В полотнищем покрытый тесный дом.
А мне к Христу хотелось бы на Елку, –
Петь с херувимами святой псалом.