Александр Дольский - Стихотворения

и живут на базальте холодной кручи?

(Почему же совсем не растет один,

а кто-то крону купает в тучах?

Почему для одних - покой равнин,

а для других - неизбежность кручи?)

Почему ты, Земля, не ко всем равна?

К одним ты суха, к другим ты влажна.

Налей ты и мне своего вина,

дай утолить мне сегодня жажду.

(Налей же и мне своего вина,

сегодня мне пьяным быть очень важно.

Вы о чем, леса, землю все просите?

Ваши чудеса - кроны да просеки.)

1957

А ветры закружили, завертели

листву и закачали сосняком,

но ласточки еще не улетели,

и даже люди ходят босиком.

Шальная развеселая картина -

мне осень платит листьями за грусть,

но все они застряли в паутине,

и я до них никак не дотянусь.

А может быть в стране далекой где-то,

куда не залетали корабли,

в ходу такие желтые монеты -

раскаянья и совести рубли.

Осталось две получки до метели

и ни одной любви до рождества,

но ласточки еще не улетели,

и на березах желтая листва.

1958

Некто в огромной сиреневой шляпе

шел по проспекту в ужасном волненье,

не разбирая, по лужам он шлепал

и на прохожих смотрел с удивленьем.

Дети в него из рогаток стреляли,

робкие барышни делали крюк.

Был он белее кастрюльной эмали,

и припадал он на правую руку.

Был он не пьян, просто очень взволнован,

но было всем непонятно и ново,

что вверх ногами по улице шел он

нервной походкой в перчатках дешевых.

Был он безмолвен и очень печален,

только в груди нарастало, как вой:

Вы объясните доступно вначале,

что вы все ходите вниз головой?!

1958

Узнав в бесконечных дорогах

вселенской любви прейскурант,

великие боги, уставшие боги,

я понял ваш главный талант.

Помог Лукиан в вашей тине

увидеть сквозь тысячи лет,

как тягостны Зевсу богини,

как гадок ему Ганимед,

как Мойры вплетают несчастье

в Арахны липучую нить,

как дорого вам безучастье,

как любите вы не любить.

Инертна душа Афродиты,

без песен замшел Пелиоп,

и туп на созвучья и рифмы

обрюзгший от сна Аполлон.

Не знают к земле интереса,

живут без друзей и врагов. . .

И только Идас и Марпесса

похожи чуть-чуть на богов.

Беседами в форме эклоги

давно уж не балуют нас

замолкшие боги. Великие боги,

воспряньте, пришел этот час!

Зевес, твои дети ослепли,

и Стикс затопил полземли,

и спился Гермес, а Асклепий

дурманам предаться велит.

Ты, Аргус, плащом многозвездным

озябшую землю одень, не то проклянете,

но поздно свою олимпийскую лень.

Гефест, из Аида взойди ты!

Жена пусть идет впереди —

нужна красота Афродиты,

чтоб высшие цели спасти.

Нужна нам святыня живая,

не догмы, что крепче оков.

Мы поздно, увы, прозреваем

насчет своих бывших богов.

И поздно к нам опыт подходит,

цена его — горе и смерть.

И свойственно нашей природе

жестокое право посметь.

Посметь и убить, и прелюбы

свершить, и украсть, . . и не раз.

Вы боги, а мы все же люди. . .

Мы можем, увы! больше вас.

Воспряньте, свой облик примите,

свою благородную стать.

Безумные в мире событья!

Не верят ни в вас, ни в Христа.

Мы можем свой род уничтожить,

страдая инсультом вины.

Мы вам надоели, и все же

вернитесь! Вы очень нужны.

1959

На берегу реки, у перекрестка

(пожалуй, было девять с половиной)

стоял мужчина небольшого роста

с высокой женщиной

(как видно - с половиной)

И дергался он странно, и наверно,

его та женщина все дергала за лацкан.

И было видно - ему плохо, скверно,

до невменяемости человек заласкан. ъ

И шляпа его съехала на ухо,

а шляпка у нее в траву упала.

И жить он не хотел, но глухо, глухо

она его к любви все призывала.

И повторяла все одну и ту же фразу-

вопрос бессмысленный и грандиозный -

Скажи мне правду, правду, я ни разу

не вспомню, ведь еще не поздно.

- С ума ты сходишь, - он в ответ бормочет-

возьми себя ты в руки! Он уверен,

что говорит разумно, то, что хочет,

но загнан в угол он, несчастен и потерян.

Машина, что писать умеет письма,

и верить обещаниям, и ждать

всей тяжестью судьбы на нем повисла.

Скажи мне правду, я хочу все знать!

1959

Я все отдал бы, чтобы верить

в твою измену, милый друг.

Я не боюсь тогда разлук,

когда осознана потеря.

И не сомневаюсь в той же мере,

в какой горю от страшных мук.

Но разорвать порочный круг

Боюсь, себя в беде уверя.

И не решаюсь произнесть

вопрос жестокий и постыдный,

чтобы услышать то, что видно

и предпочесть покою честь.

И мы молчим, молчим лукаво

Пока молчать имеем право.

1959

Я жил, как будто я бессмертен,

как боги греческие встарь.

Григорианский календарь

хранил в заклеенном конверте.

Конверт был с маркой голубой.

На ней твоя головка,

повернутая так неловко,

что я все плакал над тобой.

Воспоминаний тех казна

лежит, их тратить не могу я.

Тебя я встретил- не узнал

И полюбил совсем другую.

Но в том краю, где Горний Скит,

она не мне принадлежит.

1959

Наши лица просты,

как открытая дверь,

как раскрытые рты

наши души теперь.

Сто диезов сейчас

фокусируют в нас,

философствует джаз

и пульсирует бас.

Шесть нейлоновых рельс,

а лады — двадцать шпал. . .

Разогнавшийся вальс

мне в ладони упал.

Все потом, а сейчас

пусть молчит шансонье,

в ритмах, скрытых от глаз,

миг поймать шансов нет.

Пусть течет, как река,

бесконечный мотив,

опустилась рука,

на аккорде застыв.

Черновик старых чувств

взмахом перекрести,..

океаны искусств

нам не перегрести.

Слышишь отзвук грозы? —

проясняется синь,

затихают басы,

слышен шелест осин,

возникают в тиши

полутоны зари.

Не дыши, не дыши. ..

Не смотри, не смотри. . .

1959

Всюду ветры разнесли эти разговоры -

подарила осень мне не златые горы...

Привела она ко мне желтыми лесами

девушку с пушистыми серыми глазами.

Вышла незаметная издалека,

из страны, запрятанной в Божеское Око,

из попей, засеянных русскими слезами,

девушка осенняя с серыми глазами.

Мне бы не печалиться, жить себе беспечно,

только все дареное я теряю вечно.

Все, что снизошло ко мне с Небосвода,

тратил я на Музыку и Свободу.

И обиды грубые, и проклятья

я носил, как царские носят платья.

Песней разговаривал с Небесами.