Александр Дольский - Стихотворения

Он у нас высокий.

Мама, что-то долго очень

Папа наш не едет.

Я к нему поеду ночью

На велосипеде.

У мягкой и ласковой девушки Лены,

На киноактрису похожей немножко,

На ласковых кино- и фотоколенях

Сидела мурлыча соседская кошка.

А Лена, беседуя с грубым мужчиной,

Незваным и очень невежливым гостем,

Тихонечко гладила кошкину спину

И думала, думала: "Вот в стенке гвоздик".

А грубый мужчина ходил по квартире

И все объяснял он, что есть дважды два,

Которые вовсе не пять, а четыре,

И что на плечах - лишь одна голова.

А Лена была терпелива на диво,

Почти что настолько, насколько красива,

И по носу кошки мизинцем водила,

И очень печально и тихо спросила:

"Скажите, а есть ли такие трамваи,

Которые прямо въезжают в квартиры,

Чтоб сели в них гости, одна голова и

С ней заодно дважды два и четыре".

Дороги, столбов телеграфных кресты,

и холод и затхлость гостиниц,

и бездорожье российской версты,

и черствый буфетный гостинец,

и высокомерье столичных чинуш,

и провинциальное хамство,

и сплетни, и слухи и честную чушь

терпи с благородным упрямством.

Недуг подкрадется - ах, Бог наказал,

готовьте прощальные речи,

но вечер наступит, и сцена и зал

всего выжимают и лечат.

Мне видится зал, как прекрасный кувшин,

который наполниться жаждет,

порой принимающий форму души,

тем более, чем не однажды

Бессонные думы жестокой строкой

огранишь внутри и снаружи,

робея в надежде, что твой непокой

для пользы Отечества служит,

а в дальних концах его, если совсем

по дому тоска и тревога,

на время, быть может, поможет ноль-семь,

и снова дорога, дорога.

И всегда с тобой тревоги, и всегда с тобой враги,

бесконечные дороги, бесконечные долги.

А камни падают всегда,

Куда не брось.

И вторит леший поездам,

Так повелось.

Когда до кроны шум и смех -

Покоя нет.

О павших вспомни, и о тех,

По чьей вине.

Любви и думам помешать -

Страшнее нет.

Себя венками украшать -

Конец, привет.

А колокол себя поет:

"Кижи, Кижи".

А испытатель, как поэт

Разбился. Жив.

А дети не глупее нас,

Больших детей.

У них поменьше слов запас,

Пустых, как тень.

Цветы растут, чтоб умереть

В руках у нас.

Веселье - ласковый медведь

Зеленый глаз.

Я бросил камень в самолет -

И он упал.

И вот лежит, слепой как крот

В долине скал.

Я миражом полил цветы.

Цветы в графин.

Пошел к тебе, и вижу ты

Среди графинь.

Они смеялись с полотна,

Плясали. Лувр.

И продавали холод нам

Любви золу.

Ты из цветов моих венок -

Себе на грудь.

Теперь живи. Не нужно ног

Чтоб больно пнуть.

Бежать туда, где он упал

Я не хотел.

Мы дети среди голых скал,

Одетых тел.

А он лежал, как будто спал.

В глазах земля.

И я узнал его, узнал.

Ведь это я.

Полутени, блики, блики,

словно мир потусторонний.

Это солнца дар великий,

блестки из его короны.

Не назойливо, не липко,

моментально, быстротечно

изменяют блики, блики

все, что временно и вечно.

Листья лаково лоснятся

над поляной земляники,

и мелькают, словно снятся

в ярких кронах блики, блики.

Все измены знает море,

все оно - одна измена.

Только в нашем разговоре

неизменно, непременно

назовем его великим,

синим, черным и бездонным.

А оно - все блики, блики

полутени, полутоны.

Вижу я фигуры, лики,

в облаках, летящих к югу.

Это блики, это блики

оказали мне услугу.

И во взгляде и в улыбке,

вижу блики золотые.

Все твои движенья - блики,

музыкой позалитые.

Малютка Дейзи, цветочек Дейзи

Какое платье на тебе!

Красно до рези,

Ты спой нам, Дейзи,

Я подыграю на трубе.

Зачем пришел я в этот мир - не знаю!

А что мы знаем о своей судьбе

И, слава богу, пока играю

Всю жизнь играю на трубе.

Труба в заплатах, любовь бесплатно

И грусть не стоит не гроша

Застыли парни, молчит ударник,

Ты, Дейзи, пой, моя душа.

Как ты сейчас от всех далеко,

Твоё лицо уже дымит.

У сердца чувствую Твой локоть,

Когда вибрируешь на "ми"!

Так жить несложно,

Вот все, что можно,

Вот все, что нам с тобой дано:

Судьбы водица, Любви пшеница

И джаза крепкое вино.

Я знаю все теперь о рае -

Там славно будет голытьбе!

И слава Богу, пока играю,

Всю жизнь играю на трубе!

Была война. Один солдат

был ловок и умен.

Он души выбивал из тел,

на чем и стал богат.

Ему платил другой злодей, что с тех налоги брал,

кто отдавал своих детей, чтоб тот их убивал.

И отбирал у матерей парламент их рубли,

чтоб сыновья грязней зверей на поле полегли.

Была война. Другой солдат

не знал, в кого стрелять.

Ронял тяжелый автомат,

одет был не под стать.

И вот когда в грязи завяз большой его сапог,

ему тот первый между глаз влепил. Он это мог.

А тут и следующий щенок попал ему в прицел.

Он много раз нажал курок. Никто не уцелел.

Играй, гармонь, звени, струна,

ешь мясо, депутат.

Пей, Президент. Идет война...

Никто не виноват.

И только хитрый генерал

признал свою вину,

что слишком мало он послал

мальчишек на войну.

Кому поклон, кому погон,

а русским детям пулю в лоб,

окоп, сугроб, сосновый гроб.

так было испокон.

В раскаленной тропической Африке,

Ах, когда я туда попаду.

Крокодилы жевали жирафиков,

И на ветке сидел какаду.

Но однажды с ружьем металлическим

В африканской ужасной жаре,

Появился охотник тропический

С бородавкой на левой ноздре.

Тиридиридам, пиридирам фиала

Саливао, вальвао, ха-ха.

Тики-тики сальватики дротики

Баливау, вальвао, ха-ха.

И однажды, когда понапрасну он

Вдоль по берегу Конго гулял,

Страусиху увидел прекрасную

И влюбился в нее наповал.

Он расстался с ружьем металлическим,

Потому что душевно прозрел.

Он встречался с ней систематически,

С бородавкой на левой ноздре.

Тиридиридам, пиридирам фиала

Саливао, вальвао, ха-ха.

Тики-тики сальватики дротики

Саливао, вальвао, ха-ха.

И от этих-то встреч поэтических,

В африканской ужасной жаре

Родился страусенок комический

С бородавкой на левой ноздре.

В театре кукольном, не очень известном

И не очень академическом

Работала кукла одна принцессой

В спектакле одном классическом.

Сама-то принцесса была из народа,

Но в образ входила блестяще.