Данута Сидерос - Шутки кончились. Стихотворения

Октябрьский мрак тревожней ночного зверька.
Волокна сна легче дыма, острее игл.
Бордовые призраки роз, засушенных в книгах,
Клубятся вдоль полок, стекают по корешкам.

Сгоревшие письма летят из камина в ночь,
Скелеты выходят из спален и гардеробов,
Запретные мысли в худых арестантских робах
Бредут по двору, заглядывают в окно.

Октябрь — репетиция смерти. Как бы легко
Строка ни вилась, голос только темней и глуше.
Из серых ракушечных бус выползают души
Моллюсков, погибших русалок и моряков.

Служащий Банка Слов любит свою работу. Любит все эти права, гарантии, социальные льготы, любит бесплатный сытный обед с персиковым компотом, любит настолько, что, если нужно, готов приходить в субботу.

Он наизусть знает правила, циркуляры, списки, уклады. Он знает: банку не выгодны долгосроч­ные вклады. А я даже кашляю редко и падаю только на бок, такого клиента, как я, им, в общем, даром не надо.

Мне очень не повезло, я не просто родился в рубашке: похоже, на ней были вышивки, стразы, шнурки и рюшки. Пока вы пытались урвать кусок, я кушал тёплую кашку. Пока вы мёрзли, я спал у камина, пил бренди и гладил кошку.

Поэтому каждый раз, когда я прошу кредита, упомянутый выше клерк говорит мне: «Иди ты...» Иди пострадай безденежьем, влюбись, заболей, подыши гашишем, потом принеси нам об этом справку, и мы тебе всё подпишем.

Другой бы, наверное, спился, не в силах подобный удар снести, а я ничего, креплюсь, получаю пособие по бездарности. Потом сижу у камина с кошкой, смотрю на эту жалкую сумму слов и успокаиваю себя, дескать, радуйся, тебе ещё повезло.

1. Поэт имеет право на бардак
в квартире и на смерч на дне стакана,
поскольку путеводная звезда
благоволит к юродивым и пьяным.

2. Поэт имеет право на минор,
истерики, скандалы и банкеты.
Да, если текст и автор не одно —
поэт имеет право и на это.

3. Имеет право он менять невест.
3.1. На женихов.

4. Имеет право слова.

5. Не посвящать дурацкий этот текст
Джалилю, Лорке или Гумилёву.

6. Поэт имеет право врать взахлёб.

7. Жонглировать словами.

8. Корчить рожи.

9. Смотреться, как самовлюблённый жлоб.

10. И не писать.
Да. И на это тоже.

11. Во имя правды и забавы для —
Поэт. Имеет. Право.
И за это

12. Его имеют право расстрелять
Имеющие право не-поэты.

Засыпаешь в пять.
Просыпаешься в семь сорок две
от тишины в голове.
Ни единой буквы,
никаких тебе навязчивых ритмов —
немота чудовищных габаритов.
До обеда ходишь довольный, как слон,
думаешь: вот повезло!
Бережёшь пустоту,
как багровые нити шафрана,
чувствуешь себя странно.
После обеда становится страшно.

Мечешься, ворошишь
какие-то файлы, записи от руки,
черновики.
Куришь в форточку, стараясь выглядеть жалко.
Прячешься в плед, хотя в доме жарко.
Думаешь, сочинить бы стишок про Жака...
ну... того, что сломал городской фонарь.

На улице хмарь.
Кошмарное нынче лето.
Можно рассказать и про это.
Или, допустим, начать с фразы:
«Я вижу мёртвых людей».

Вот видишь.
Видишь?
Масса идей.

Он сто и т, улыбается, пожимает плечами,
достаёт жестяную баночку из-под чая,
открывает крышку, терпеливо ждёт,
пока они выползают:

чудища с вращающимися глазами,
белые кролики, многоножки строчек,
беглые мысли — без носков, без сорочек,
тощие сюжеты — одна канва,
и слова, слова...

Он дожидается,
пока к тебе вернётся
последний хроменький ритм.
Ни слова не говорит.
Прячет банку и исчезает со скоростью пули.
Не услышав, как ты ворчишь:
на черта, мол, мне
этот улей.

Поэту нужен скромный тихий дом
С террасой, садом, баней и фонтаном,
Чтоб было где в тоске лакать бордо
И люто горевать по дальним странам.
Читатель напридумывал себе,
Что у поэта строчек целый баррель,
Что днём поэт играет на губе,
А ночью из волшебного амбара
Лопатой выгребает чудеса...
Едва ль узнает кто-то в целом мире
О том, как унизительно писать
В обычной пятикомнатной квартире!

Поэту нужно есть три раза в день
Икру, паштет, стерлядку с сельдереем,
Чтобы отринуть мысли о еде
И обратиться к ямбам и хореям!
Пусть даже у поэта нет икры
(Да, пусть! Поэт согласен и на это!),
Поэту нужен санаторий «Крым»,
Холодная Москва вредна поэту!
Нам скажет и лингвист, и логопед,
И всякий труд научный говорит нам,
О том, как важен ультрафиолет
Для крепкого забористого ритма!

Поэту нужно музу понежней,
Развязную, желательно немую,
Но чтобы в ней читался некий нерв,
Бестрепетная преданность ему и
Пленительный изящный силуэт:
Чтоб бюст побольше, талия поуже...
А впрочем, это лишнее. Поэт
Согласен и на нескольких похуже.
Пусть будут симпатичны, но тихи,
Тогда к концу весны, а может, лета
Поэт, возможно, выдаст вам стихи,
А не пустышку в рифму, вроде этой.

Они достают свой возраст
как действенный аргумент.
Как будто кругом не люди, а коньяки,
Как будто есть что-то лучше, чем ждать прилёта комет
и радужных птиц нектаром поить с руки.
Они атакуют скопом в надежде поймать свой шанс
попасть под шумок с тобой на корабль ноев.
Спокойней.
Не делай пауз, но двигайся
не спеша,
оставь им свою улыбку, а остальное
храни в толще тёмных вод, как древняя крошка Несс,
в холодной тиши, где рыбы, вода и камень.
Не нужно бояться пафоса,
он — лучший друг клоунесс.
Кривляйся,
дерзи,
позируй для фотокамер.
Старайся реветь поменьше: испортишь хороший грим,
зачем тебе в двадцать с гаком — ряды морщин?
В тебе мириады сказок, о них и поговорим.
О том, как тебе несладко — молчи.
Молчи.

А что октябрь? Он за горстку снов,
как пить дать, тебя продаст.
А лето — пером на воде писано,
и смёрзлась давно вода.
Ходи и чвакай гнилыми палыми
подкидышами листвы.
Ноябрь, помогая себе жвалами,
глотает тебя с головы,
торопится, будто бы год не ел, —
а тут вот добыча вдруг.
Мотор покрывается колким инеем,
противно липнет к ребру.
Бумага пульсирует, дышит вся,
становятся буквы в ряд.
Паскудно живётся, но складно пишется
в утробе у ноября.