Юрий Колкер - Старо-новый диван. Книга стихов // черновики и наброски.(2004-2012)

— Слушай, кум, я коня меняю

На очаг, на кров ее дома,

Упряжь — на зеркала меняю,

Нож — я на шаль ее меняю.

Кум, я иду от самой Кабры.

Там я прятался. Кум, я ранен.

— Будь, малой, на то моя воля,

Быстро б дело это решилось.

Да уж я-то — не я, и дом-то

Мой — не мой: ни меня, ни дома…

— Кум, позволь умереть пристойно,

На голландском белье, в покое,

У себя, на стальных пружинах,

На своей умереть постели.

Иль не видишь? Рана — до горла.

От ребра истекаю кровью.

— Триста роз темно-багровых

Сорваны на твою рубаху.

Кровь струится, ткань набухает.

Кровью фаха твоя пропахла.

Жаль, уж я — не я, да и дом-то

Мой — не мой: ни меня, ни дома…

— Дайте ж мне хотя бы подняться

До высоких перил балкона!

Ах, пустите, дайте подняться

До балкона перил зеленых,

До опор, луной озаренных,

Где вода гремит по железу.

Поднимаются два цыгана,

Поднялись к высоким перилам.

След их кровью мечен, слезами.

Смочен след их слезами, кровью.

Фонари под кровлей дрожали

Черепичною жестяные,

Тамбурины сонмом хрустальным

Отворяли рану рассвета.

Так тебя я люблю: в зеленом.

Ветви зелены. Ветер зелен.

Поднялись гитаны к перилам.

Налетел приветливый ветер,

Редкой смесью уста им обдал

Базилика, горечи, мяты.

— Кум! Да где ж она? Ну, скажи мне!

Где твоя девчонка шальная?

Та, что здесь тебя ожидала

Ночь за ночью — и снова будет

Ждать, свежа и черноволоса,

У зеленых перил балкона...

На недвижной воде зеркальной

Чуть покачивалась цыганка.

Зелень локонов, зелень тела,

Серебро холодного взгляда.

На поверхности водоема

Месяц держит ее перстами.

Ночь внимательна и уютна,

Как опрятный семейный дворик.

Ночь приветлива. С пьяным криком

В двери дома ломится стража.

Знай: люблю я тебя — в зеленом.

Ветви зелены. Ветер зелен.

Чёлн волной морскою качаем.

Лошадь брошена на вершине.

(7 октября 2008)

* * *

Я в рифму говорил. Занятная напасть.

Отчасти страсть она, отчасти власть

Конкистадора и головореза,

Отчасти слабость, мука и аскеза.

Но лестно повторить: высокая болезнь,

И рифма там не спесь, как чудится, а песнь...

Родился я и жил средь мертвого народа,

И он мертвел, дичал всё больше год от года,

И средь него я дом построил на песке:

Я в рифму говорил на мертвом языке.

18 сентября 2008

* * *

Вот уж много лет во сне

Сходит изредка ко мне

Собеседница, с которой

Счастлив я наедине.

Чаще я не вижу снов.

Скуден этот мир, ненов.

Но милей ее улыбка

Всех Голконд и галунов.

Вот и снова в долгом сне

Снизошла она ко мне —

Собеседница, с которой

Счастлив я наедине.

Жизнь моя не удалась.

Мука с мукою сошлась.

Но счастливейший из смертных

Не отринет эту власть.

Если я умру во сне,

Верю, явится ко мне

Собеседница, с которой

Я бывал наедине.

2008

* * *

Вы оба слева: сердце и ты.

Мы любим, преодолев

Оковы тягостной правоты.

Когда я не прав, я лев.

12 октября 2007

And death shall have no dominion.

Ты, смерть, потеряла над нами права!

Погибшие, все вы сольетесь

С единственным — с тем, на ветру, под луной.

В морях, под ветрами, растаял ваш прах,

Но вы торжествуете в звездных садах.

Безумные, вас оправдают.

Почившие, выйдете вы из пучин,

Любившие, ваша любовь воссияет —

И смерти вовек не узнать торжества.

Да, смерть потеряла над нами права.

Страдавшие, вы не уйдете бесследно.

В мученьях, на дыбе и на колесе,

Поправ палачей, вы воспрянете все.

Вас тщетно звериная злоба терзала:

Пусть дрогнула вера — она не увяла.

Мечтавшие, вы вознесетесь победно

Над миром, конец обращая в начало,

И смерти вовек не узнать торжества.

Ты, смерть, умерла, умерла навсегда!

Крик чаек угасшего слуха не тронет,

Страдальца, что пал, не разбудит прибой,

Цветку, что увял, не умыться росой,

Но павший увенчан — и вечностью взыскан,

И к сонму причислен, безумец святой.

Нездешняя сила сиять вам судила,

Покуда сияет дневное светило —

И смерти вовек не узнать торжества.

(2 августа 2007)

* * *

Расцвел нарцисс. Холодный март стоит,

А он поднялся — и в меня глядится.

Сыра земля, царица Анаит,

Спроси любимчика, чиста ль водица?

Зороастрийский юноша уныл.

От горестей, что март ему пророчит,

Сутулится, лицо свое склонил —

И в зеркале узнать себя не хочет.

18 марта 2007

* * *

Осип и Франц на ранних снимках похожи —

Две молодых чудесных еврейских рожи.

Если вглядеться в тексты — и тут родство:

Этот мечтал забористее того.

Бога искали оба — и в дурь съезжали,

Вот и чудны оставленные скрижали.

Бог и подавно только себя искал.

Тоже еврей по матери, радикал.

Грезя Гулагом, университет забросив,

Франца читает Осип, бывший Иосиф.

12 марта 2007

* * *

Из лучистой материи всё сплетено —

Отчего же в чулане темно?

Где сияло, мерцало, томило, влекло,

Там тю-тю — и стоит помело.

Из лучистой энергии вышла фигня.

Милый друг, погляди на меня.

Разве не был я некогда светлым лучом?

Как я сделался старым хрычом?

7 марта 2007

* * *

Вчера сплошной пустыней степь была,

Но отступает север,

Из ничего является пчела,

Благоухает клевер.

Ошеломляющая даль видна

С любого полустанка.

Со мной твоя мечта, твоя весна,

Эмилия, сестра-американка!

Пчеле поможет стреловержец-бог

Своею жаркой речью —

И медоносный женственный цветок

Раскроется навстречу.

Животворящая мечта вспорхнет

С компьютерной страницы.

У птиц медовый месяц каждый год,

Но чем же мы не птицы?

1 марта 2007

* * *

Бессмертную-то — что ж и не продать?!

Как тот пятак, она в себя вернется,

А тутошнее — склонно увядать:

Сегодня бьется, завтра — разобьется.

К ее устам не поднесут стекла.

Застенчиво, но никогда не сыто

Глядит на преходящие дела

Аленушка, она же — Карменсита.

Ей нравится на этом берегу,

На тот — она отправится без спросу.

Нет, лучше я его поберегу,

А либертинку отпущу к матросу.

22 января 2007

* * *

Меж сверстников я друга не нашел —

Не нужно и читателя в потомстве.

Отталкивает душу произвол

В подобном половинчатом знакомстве.

Да что! Потомок вдумчивый тавро

На мне поставит недочеловека:

Компьютер мой — гусиное перо,

Мой jumbo jet — скрипучая телега.

Вообразим читателя на миг.

Вот он глядит из языка чужого,

Из той страны, где больше нету книг

И выветрилось царственное слово.