Александр Гитович - Избранное

«Вот вина серьезная —
На войне горюет!» —
Скажут люди грозные,
Те, что не воюют.

Ну, а тот, с кем рядом мы,
В оттепель, в мороз ли,
Зиму под снарядами
В обороне мерзли,

Скажет: «Брось, не жалуйся
На судьбу такую,
Не тоскуй, пожалуйста, —
Я и сам тоскую.

Хуже, чем распутица
В злую непогоду,
Видишь — немец крутится,
Не дает проходу.

А как всею силою
Будет бит, собака, —
Так езжай за милою
До Стерлитамака».

Нет, не тихого берега ужас,
А туда, где дорогам конец.
Это крепче женитьб и замужеств,
Покупных обручальных колец.

Может быть, я напрасно ревную —
Все уж было меж нами давно,
Конский топот и полночь степную
Нам обоим забыть не дано.

И от смуглой руки иноверца,
Уносившей тебя от погонь,
В глубине полудетского сердца
Загорается робкий огонь.

Что ж, и мне мое сердце не вынуть;
Значит, надо — была не была, —
Но украсть эту девушку, кинут
Поперек боевого седла

И нести через душное лето,
Не считая ни верст, ни потерь,
К той любви, что в преданьях воспета
И почти непонятна теперь.

В ночи, озаренной немецкой ракетой,
Шагая в лесу по колено в воде,
Зачем ты подумал о девушке этой,
Которую больше не встретишь нигде?

Так было у Тосно, так было в Оломне,
Так было за Колпином в лютом бою:
Три раза ты клялся забыть и не вспомнить
И трижды нарушил ты клятву свою.

Когда, от огня хорошея,
Мне смерть поглядела в лицо,
Я вспомнил в немецкой траншее
Не руки твои, не кольцо;

Не улицы Луги кривые,
При блеске весеннего дня,
Когда я поверил впервые,
Что ты полюбила меня;

Не милые сердцу минуты,
Что где-то остались вдали, —
А церковь, куда почему-то
Нечаянно мы забрели.

Смешно нам, не верящим в бога,
Выдумывать это сейчас —
Но что-то, безмолвно и строго,
Связало и сблизило нас

И так высоко возносило
Над всей равнодушной толпой,
Как будто нездешние силы
Меня обручили с тобой.

Настанет осень, пожелтеют травы,
И год пройдет, и много долгих лет.
Но я поил тебя такой отравой,
Что для нее противоядий нет.

Жить без меня? Глядишь, и жизнь постыла.
Идти со мной? Ан нет, не по плечу.
Но ты придешь. Ведь ты мне то простила,
Что я себе вовеки не прощу.

На дальних дорогах, на снежном просторе —
Не все ли равно, где окончится путь? —
Забудь и не думай, — сказало мне горе, —
Забудь о разлуке, о встрече забудь.

Забудь и о той, недоверчивой, милой,
Которую думал ты за руку взять,
И с ней самолетом лететь до Памира,
И в Грузии с ней на пирах пировать.

Забудь ее, путник, с годами не споря.
С другими не вышло — со мной проживем... —
Вот так убеждало солдатское горе,
С которым живу и скитаюсь вдвоем.

Я девятнадцать дней тебя не видел,
Грустишь ли ты, красавица моя?
Ты далеко. Не я тебя обидел,
И обижать уже не буду я.

Мне легче было два безумных года
Идти сквозь мир, потопленный в крови,
Что весь мятеж и вся моя свобода
Перед тюрьмой разлуки и любви?

А подвиг, долг, служение отчизне?
А смертный бой среди немых пустынь?
Ты — девочка, не знающая жизни.
Живи, не зная. Кончено. Аминь.

Простишь ли мне свою тревогу,
И тот ночной, недобрый час,
И те стихи, что, слава богу,
Никто не знает кроме нас.

Когда и разуму не вторя,
Уже с самим собой не схож,
От грубой ревности и горя
Зарифмовал я эту ложь.

Кого же видела во сне ты,
Каким придумала его —
Любовника или поэта,
Ночного друга своего?

Не я ли был таким когда-то, —
Да, виноватый без вины,
Стал просто-напросто солдатом,
Давно уставшим от войны,

Чей век теперь почти что прожит,
Кто в меру груб и одинок,
И виноват лишь в том, быть может,
Что разлюбить тебя не смог.

Те комнаты, где ты живешь,
То пресловутое жилье —
Не сон, не случай — просто ложь,
И кто-то выдумал ее.

Те комнаты — лишь тень жилья,
Где правдою в бесплотной мгле
Лишь фотография моя
Стоит как вызов на столе.

Как тайный вызов твой — чему?
Покою? Слабости? Судьбе?
А может, попросту — ему?
А может, все-таки — себе?

Ну что ж, к добру иль не к добру,
Но гости мы, а не рабы,
И мы не лгали на пиру
В гостях у жизни и судьбы.

И мы подымем свой стакан
За те жестокие пути,
Где правда — вся в крови от ран,
Но где от правды не уйти!

В ту ночь за окнами канал
Дрожал и зябнул на ветру,
И, видит бог, никто не знал,
Как я играл свою игру.

Как рисковал я, видит бог,
Когда влекло меня ко дну
Сквозь бури всех моих дорог,
Соединившихся в одну.

Надежды нить — я ею жил,
Но так была она тонка,
Что сердце в полночь оглушил
Гром телефонного звонка.

Сейчас, сейчас ты будешь тут...
И где собрал я столько сил,
Когда еще на пять минут
Свое спасенье отложил?

И снова нить ушла к тебе,
И снова белой ночи мгла.
Я отдал пять минут судьбе,
Чтобы раздумать ты могла.

Я пять минут, как пять очков,
Судьбе, играя, дал вперед,
И пять минут, как пять веков,
Я жил, взойдя на эшафот.

Но ты пришла в пустынный дом
Той самой девушкой ко мне,
В том вязаном платке твоем,
Что мне приснился на войне.

Пришла — и все взяла с собой:
Любовь, смятенье, страх потерь
В тот безучастный час ночной,
Когда я думал, что теперь

Почти ничем нельзя помочь,
Почти замкнула круг беда!..
Нет, я выигрывал не ночь —
Я жизнь выигрывал тогда.

И все-таки, что б ни лежало
на сердце твоем и моем,
Когда-нибудь в Грузии милой
мы выпьем с тобою вдвоем.
Мы выпьем за бурное море,
что к берегу нас принесло,
За Храбрость и Добрую Волю,
и злое мое ремесло.
За дым очагов осетинских,
с утра улетающий ввысь,
За лучшие письма на свете,
где наши сердца обнялись.
За наши бессонные ночи,
за губы, за руки, за то,
Что злые и добрые тайны
у нас не узнает никто.
За милое сердцу безумство,
за смелый и солнечный мир,
За медленный гул самолета,
который летит на Памир.
Мы выпьем за Гордость и Горе,
за годы лишений и тьмы,
За вьюги, и голод, и город,
который не отдали мы.
И если за все, что нам снится,
мы выпьем с тобою до дна,
Боюсь, что и в Грузии милой
на это не хватит вина.