Елена Крюкова - Коммуналка

Лечебницы глухие стены.
Стерильный пол. На окнах — грязь.
Сюда приходят неизменно.
Рыдая. Молча. И смеясь.

Кому-то ночью стало плохо.
А у кого недуг — в крови.
У тяжелобольной эпохи —
Острейший дефицит любви.

И так с ума безумно сходят,
О яростных грехах кричат —
Надсадно, честно, при народе,
В чистейшей белизне палат!

И уж сестра идет с уколом,
Шепча: — Ну вот и боли нет…

И видит человека голым —
Каким родился он на свет.

Тьма стиснута беленою палатой.
На тумбочках — печенья тихо спят.
Больные спят, разметаны, распяты.
Бессонные — в тугую тьму глядят.

Скажи мне, кто больной, а кто здоровый?..
Нас замесили. Тесто подойдет
Как раз к утру.
Вначале было Слово… —
В конце…
…уже никто не разберет…

Им — хлеб и воду! Папиросы пламя!
Им — номер на отгибе простыни!
И так об кружку застучат зубами,
Что спутаю — где мы, а где они!

И так пойму, из кружки той глотая,
Что нет границы,
что ОНИ и МЫ —
Одна любовь, едина плоть святая —
Средь саванной, январской яркой тьмы.

Темнота. Иду по палатам.
Господи! Как трудно быть проклятым!
Иней солью стекла повызвездил…
Ветер битой форточкой выстрелил…
В кромешной темнотище — хрипло, многолюдно.
Дай вынесу за тобой. Мне не трудно.
Дай простынку поправлю. Чай, мы не чужие.
Ты, с капельницей, — спокойно лежи.
А то пойдет мимо крови лекарство
В иное царство, в чужое государство…
Возьми сухарик. Дай в кружке размочу.
Самому разгрызть не по плечу.
Читаешь?.. Не ослепни…
На страницу — белую парчу —
Дай карманным фонариком посвечу…
Закури чинарик, ханурик… Я тебя люблю.
Я с тобой больничный харч делю —
А ты стакан молока мне в лицо — плесь!

…Хлеб наш насущный
Даждь нам днесь.

— Родные мои…
Не плачьте…
Я заплачу вместе с вами…
Говорите мне — кожей, руками, бровями,
а коль не можете, — то словами.

Говорите мне запахами, стонами… Я все пойму.
Эта речь — только сердцу.
Никогда — уму.

Говорите мне все!
Ваши тайны выбалтывайте —
Как сжигали живые картины, выбаливайте,
Как дитя, замотавши в тряпье неопрятное,
Под крыльцо, изукрашенное инеем, прятали,
Как, распяв невесомую нежность в сарае,
Насладившись, в покаянных слезах умирали,
Как по вене шагали афганскою бритвой…

Говорите мне все… Руганью и молитвой…

Я все знаки пойму. Я все страхи запомню.
Я посмертное ваше желанье исполню.

Для того в этот мир и пришла, чтоб заполнить
Ваших рук — пустоту.
Вашу волю — исполнить.

Я такая, как вы!
Не лечите, врачи.
…Вечный бред мой — Мария,
а пред ней — две свечи…

И как будто Мария — Елена, я,
А две свечи — сын и мать: вся оставшаяся семья…

Говорите мне, свечи!.. Трепещите, пока
Хватит вам на безумную жизнь — фитилька.

Сколько свечек таких — в сумасшедших домах —
Где в подъездах парни бьются впотьмах,
Где крадутся девчонки пещерами тьмы…

Я такая, как вы?!
Я — такая, как МЫ.

…Мы…
А что такое — мы?..
Обнимемся в приделе тюрьмы.
Полузгаем семячки на рынке ледяном.
Забудемся в плацкарте посконным сном.

Мы…
…это слово рот прожжет.
Это — рельсовый стык. Это — тайный сход.
Это — генный и хромосомный код,
Над разгадкой которого сохнет народ:
Почему мы топим друг друга — мы —
В полынье тьмы
посреди зимы,
Почему мы любим друг друга — мы! —
Не прося ни секунды у Бога взаймы…

Трубный глас!
…Заводская сирена: репетируют Конец Света для нас.
А нас не запугаешь.
А нас не умертвишь.

В палате —
Великая Сушь.
Великая Тишь.

Коснусь тебя шершавой грешной рукой,
Баба в пятнах помады,
с глазами, текущими пьяной рекой…

— Не тронь меня. Не тронь меня.
Зачем мне голову обрили?
Я б волосами пол мела…

Меня в застолья приводили.
Я там снимала подлецов.
Заманивала на квартиры.
Я хохотала: “Водка вся!..
Пошлем, дружок, еще… к таксисту?..”
И пела — вольно, голосисто.
Сияла в зеркале коса.
Духи мерцали. Пахло пиром.

Потом звонили — резко — в дверь.
При мне пытали. Я кричала!
Огромный человекозверь
Рычал: “Заткни ее сначала”.

А голова моя обрита.
А мое тело в синяках.
А оно желтое, как страх,
И лишь рубашкою прикрыто.
А там все голое… А там…
Ох, не гляди… Оно живое…
А то я, как они… завою…
И вою — всю себя отдам…

Рычанье… лепет… рокот…

…Клекот
Всех птиц — над голой головой.
Ропот. Гогот. Хохот. Вой.

И с тряпкой — санитаркин топот:
— Ежели воет — значит, живой.

Трубы завода войной гудят.
Лиловой сваркой два глаза глядят.

…Я работал на заводе много лет.
Оттого я такой скелет!
Масла нету — забастовка тут как тут.
Наши себя в обиду не дадут.
Дождь. На улице грязь. Под станками грязь.
Ишь, какой толстый — нами выращенный князь!
Ишь, какой жирный — нами выращенный царь…
А ну, вали от станка,
а ну, отсюда жарь.
Поглядеть захотелось
на раба своего?!
А рабы сами справляют твое, твое торжество!
А мы сами тебе рукоплещем!
Да ты сам — из нас!..
Ты ж за соседним станком горбился…
Вот тебе и раз!..
Ну, выпялился,
ну, вырядился, царь!..
Давай, отсюда вали…
Ох… О-ох… Чем это вы мне…
так больно…
руку прожгли…

…Маленькая, ты не плачь.
Глажу тебя по щеке.
Я не врач. Я не палач.
Не вблизи. Не вдалеке.

Матушка, да я в тебе.
Деточка, да ты во мне.
Пот соленый на губе,
На глазном Вселенском дне.