Виктор Слипенчук - Свет времени (сборник)

Умолк, остановился круг —

У всех итог един.

Жизнь выскользнула, как кувшин,

Из просветлённых рук.

Окончились его труды,

Когда из серой глины

Творил он красные кувшины

И для живой воды.

Он никому не передал

Профессии искусство,

А с ним и жизнь свою, и чувство —

Он ждать преемника устал.

Кому нужён гончарный круг,

Когда кругом машины?!

Но во деревнях поутру

Ещё поют кувшины.

Поют о мастере своём,

И в этих чистых звуках

Очарованье узнаём

Его простой науки.

Умолк, остановился круг,

Скатилась в ночь звезда.

И выскользнул кувшин из рук —

И пролилась вода.

Всё реже собираются поэты

В редакцию газеты

Под торшер,

Как будто бы все песни перепеты

И не о чем нам петь теперь.

Я выхожу по каменным ступеням,

Ночь улицею насквозь прожжена.

Лучатся в электричестве растенья

И меркнет в электричестве луна.

Машинный век. Вон вижу на углу

Землечерпалка, крыльями сверкая,

Из недр земли тяжёлую смолу

На благо производства извлекает.

Какого производства, всё равно —

Кусочек мозга выстрадан в металле,

Техническая мысль уже давно,

Как памятник у нас на пьедестале.

Ужели вправду электронный мозг

Тебя, Природа, околдует властно.

И людям не потребуется роз,

Потребуется розовое масло?!

Такими перспективами томим,

Вернулся в дом по каменным ступеням.

И долго цокал лунный луч по ним,

Как будто вдохновлялся он для пенья.

Потом умолк – прожектор полоснул

И смёл тот луч, как призрак коридора.

Машинный век. О, техники разгул,

Не знающий предела и позора!

Мне суть вещей открылась неожиданно

И стала частью моего сознания.

Под микроскопом в капельке обыденной

Вдруг отразились свойства мироздания.

А мир летел туманной дымкой света.

Взывало эхо бездною веков.

И шапку-невидимку все предметы

Чуть приподняли, вслушиваясь в зов.

И я увидел в микромире клетки

Сад бытия: фантазию и явь,

Где яблоко, созревшее на ветке,

Сорвётся вниз – лишь голову подставь.

Жил-был на свете царь,

Давно его след простыл.

Не веришь?! В архивах пошарь

И согласишься – был.

Помнят о нём, о царе,

Сопки Сихотэ-Алиня:

И потому в сентябре

Так кровяниста малина,

И крокодиловой кожей

Виснет с дубов кора —

Помнят, наверное, тоже

Эти дубы царя.

Глушь и таёжный шорох…

А виноградный лист,

Словно зажжённый порох,

Даже в тени лучист.

Бывало, от всех уйду

И нет мне иных забот,

Юркое, как бурундук,

Слово ловлю в блокнот.

Так что, когда к костру

Лешим подсел Степан,

Думал я – не к добру…

Пряча блокнот в карман.

Степан был в работе злым

(Шурфы динамитом рвал)

И будто бы был судим,

А может, кто и наврал.

Но звали его все зеком,

Смутно боясь того —

Ведь зеком, не человеком

Всё же звали его.

Я отодвинулся к теням

Качающихся паутин,

А ночь пятнистым оленем

По млечному шла пути.

И словно любуясь собою,

Замрёт иной раз и светится —

До самого водопоя

За ней шла Большая Медведица.

Степан закурил цигарку

(Махорку курили сплошь) —

Нетрудно, послушай сказку,

Может, хоть ты поймёшь?

Пишешь стихи о Родине…

С остатком выпустив дым,

Глядел он в костёр и вроде бы

От слов становился злым.

* * * *

Жил-был на свете царь,

Давно его след простыл.

Не веришь? В архивах пошарь

И согласишься – был.

Всё здесь зверьём кишело…

Часто сквозь синий сумрак

Тинькали звонко стрелы

В рассерженного изюбра.

Но звери и гнёзда змей,

И всякая прочая тварь

Не так теснили людей,

Как этот владыка – царь.

От бухты Златого рога

И до самой Камчатки

Носились его пироги,

Лёгкие, словно чайки.

На самой высокой сопке

Жил он, как в царстве снов,

И был шатёр его соткан

Из дымчатых облаков.

Все на него молились,

Как на святое чудо —

Воинами становились

Мирные в прошлом люди.

Он чудесами ведал,

Гнул луки в восторге злом,

И приходили беды

В каждый таёжный дом.

Народ его силой важничал,

И по чужим краям

Насмешничал и варяжничал

В честь своего царя.

Всех, кто позволил выразить

Стремленье к любви и миру,

Велено было вырезать,

Он сам целовал секиру.

И пребывал на сопке —

Поросшее мохом сердце…

Каждую полночь робко

Несли ему трёх младенцев

От самых красивых женщин,

От самых красивых мужчин.

И хохот над сопкой вещей

Прокатывался в ночи.

Завтрак, обед и ужин —

Тихий далёкий плач…

Охватывал сопку ужас —

Нож веселил палач.

Острое звонкое жало

У сердца не удержать —

Женщины, что рожали,

Перестали рожать.

Мужчины, что полагали:

Высший правитель – Бог,

С прискорбием осознали —

Их владыка – Молох!

Он – волосатое сердце

Не ведает любви

И, поедая младенцев,

Жирует на их крови.

Итак – пять тысяч веков

Чредою за веком век

Прошли, и в мире всего

Остался один человек.

Безумствуя, ветер бегал,

В мёртвых домах орал.

Под сопкою город белый

Медленно умирал.

И его озирая,

В улицы, как в лога,

Звериным рыком играя,

Вваливалась тайга.

Последний, последний житель

Молился до исступленья,

Чтоб царь его кровь выпил,

Чтоб кровь была наслажденьем

Для всея его владыки.

А в полночь пошёл к шатру

И слышал странные крики,

Рождённые на ветру.

И человек оглянулся —

И вмиг ничего не стало…

На зорьке в ручье очнулся:

Вода, как кровь, полыхала,

Птица какая-то пела,

Был мир опять молодым,

Сопка вся внутрь осела,

Таял над нею дым.

Сел человек на камень.

Ручей продолжал свой бег.

Голову, сжав руками,

Задумался человек.

Сколько любви и мира

Он людям бы уберёг?!

Не сотвори кумира

Из силы былой – Молох.

Сколько из тьмы кромешной

Людей бы встало с ним,

И мир этот небезгрешный

Был бы сейчас другим…

* * * *

И тут из второй палатки

Вышел начальник отряда.

Выстрелил из берданки,

Давая сигнал наряду.

Степан посмотрел на небо.

Махорку размял в горсти.

Сказал, что пора за хлебом

В посёлок ему идти.

Я думал, блокнот доставая, —

Степан, ну какой он зек?

А впрочем – в жизни бывает,

Но он, Степан, человек.

А сказку совсем забыл,