Вадим Пугач - Антропный принцип

Когда сезон откроют тополя

И не земля, а воздух станет пухом,

Единое на части не деля,

Расстанемся со зрением и слухом.

И вот, глаза и уши, отшуршав,

Стрекозами и бабочками станут,

А ближний мир окажется шершав,

Пока пододеяльник не натянут.

Я ничего не режу, не дроблю

И только, булькая по альвеолам,

Люблю тебя и знаю, что люблю

Становится неправильным глаголом.

Сам для себя сойду за диагноста:

Плоть немощна, душа идет в распыл.

Нам на двоих почти что девяносто;

Откуда ж этот неприличный пыл?

Я не хочу придумывать гипотез, к —

Ромешный рай с абстракцией сличать;

Мы друг на друге оставляем оттиск —

И кто из нас конверт, и кто – печать?

Нам голос был, определен и внятен,

Не придавать значенья мелочам,

Последовательность бугорков и вмятин

Взаимно изучая по ночам.

И вот, когда действительно свинтило

До судороги, до потери черт,

Не та ль, что движет солнце и светила,

Идя на почту, выронит конверт?

Золотыми венками украсьте

Поседевшие кудри харит.

Самоварное золото страсти

На закате что надо горит.

Но внутри, за фасадом блескучим,

В самоварных потьмах вещества

Мы не то что друг другу наскучим,

Но друг друга узнаем едва.

Точно вены навек разряжая,

Мы выпаливаем – и вот

Кровь уже не своя, а чужая

По разъеденным руслам ревет.

Точно кто-то нас взрывом сплавляет,

Оттого-то и темень светла;

Или просто по венам сплавляет

Чужеродные антитела.

И ползет самоварная лава,

И меня выжирает, ползя.

Вот такая мистерия сплава:

Только пробы поставить нельзя.

Думал – все: и страсти не осилят,

И усилие не пристрастит;

А теперь любовь прошла навылет,

Только ветер в дырочку свистит.

Мы с тобой не то, что озверели —

Одеревенели на лету.

И звучим на пару, как свирели,

Паном поднесенные ко рту.

Ну, прости меня, что паникую

В меру позвоночного ствола.

Я еще люблю тебя такую,

Как сейчас. И как всегда была.

Что было? Разве что-то было?

И что запомнил о былом?

Растрату нежности и пыла,

Износ когтей, зубов облом?

Что есть? Пристрастий пара личных,

Почти что ненужда ни в ком

Да ряд ужимок параличных

С подмигиваньем и кивком?

Что будет? Но какая сила

Способна на благую весть?

«Ты будешь есть?» – жена спросила.

Я отвечаю: «Буду. Есть».

Он был не прекрасен, но молод,

Не глуп, но еще не умен,

И, как колобок, не ушел от

Его замесивших времен.

Во всем разбирался, но слабо,

Мог спутать со-нет и со-да,

И видел, что курочка Ряба

Снесла, но не видел куда.

Так кто в тере… Прочь от приема,

Скорее во тьму соскочим,

Где дом сумасшедший от дома

Нормального не отличим,

Где слово, кому ни поведай,

Не будет услышано, где

Бредут пораженье с победой,

Обнявшись, по пояс в воде.

Обнимемся. Хищен и нежен

До мрака сгущаемый мир,

Где к рацио в хрусте валежин

Стремится кошмарное «ир».

Две тьмы, разделенных сетчаткой,

Друг к другу изрядно нежны:

То мир наползает перчаткой,

То мы полезаем в ножны.

Была у героя иная

Идея: хотелось скорей,

И алгебры толком не зная,

Поверить гармонию ей.

Разъять, положив на лопатки…

Но, чей-то красивый каприз,

Гармония билась в припадке

От близости страшного «дис».

Когда мы две бездны поженим

В своем философском КБ,

То будем таким искаженьем

Обязаны сами себе.

Когда организм двуединый

Раскидан по разным местам,

Как раз насладимся картиной

Сродни разведенным мостам.

Лелей в гармоничном уме хоть

Какую угодно мечту,

Но только не пробуй проехать

По этому горе-мосту.

Не мутная пленка былого,

Но призрак встает надо мной,

Дефис, разрезающий слово

Над темной летейской волной.

Волна и камень. Пена на губе

По бороде теченье устремит.

Здесь воздвигают памятник себе

Прочнее меди, выше пирамид.

Здесь утром, как в прозекторской, свежо,

Иная ночь покойницы бледней.

Здесь говорят, сходя с ума: «Ужо», —

Над урной жизни, раковиной дней.

И прозеленью осклизает медь,

И пирамида зыблется в песках.

Здесь вечно молят идола: «Заметь», —

И погибают в каменных тисках.

Здесь пену льют на мыльницу судеб,

Щекочут императора пером,

Меняют одиночество на хлеб,

К процентщицам приходят с топором.

За все, что мы несли ему в заклад

И знали, что обратно не вернем,

За горькое убожество заплат

На выцветшем переднике твоем,

За все, что отдавали на авось,

Как жертвенную деву алтарю,

За все, что не пришло и не пришлось,

Я не благодарю – боготворю.

Вот божество: в чухонской полумгле

Адмиралтейством выставившись ввысь,

Сырое небо держит на игле,

Антропоморфий впрыскивая в слизь.

Вот божество: асфальт и кирпичи,

Приют подвальных крыс, вороньих стай.

Покуда цел, топчи его, топчи,