Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы

Гляди — чудесная весна
Уже согнала снег и стужу,
И, право, каждая жена
Как жениха целует мужа.

Какой чудеснейший наркоз
Нам возвращает бодрость юных?
Ведь в каждом сердце — ворох роз
И закипающие струны!

Жизнь стала снова так легка
Не оттого ль, что сняли шубы,
Что в руку просится рука,
Глаза — в глаза и губы — в губы?

Весна над миром ворожит,
Лазурью встав над рыжей крышей.
Как хорошо, как вкусно жить,
Когда апрелем сердце дышит!

От той половины Луны,
Которая нам не видна,
Исходят жестокие сны,
Властители нашего сна.

Крича от видений ночных
Проснемся и смотрим во мрак,
И вот, вспоминая о них,
Не можем их вспомнить никак.

Я верю: улыбку и шаг,
Где радость и воля слышны,
Берет караулящий враг,
Серебряный житель Луны.

Ведет он старательный счет
Могущим смеяться и петь,
И воля земная течет
На лунную гулкую медь.

И радости нашей полны
Ее водоемы до дна —
На той половине Луны,
Которая нам не видна.

Золотые искры на коже —
Ростопь зноя, июля россыпь.
В легких жестах — ласковость кошек,
Но без вкрадчивости. Без просьбы.

Рыжекудрая. В яри веток —
Словно осень в дебюте раннем.
Речь поэтова. И поэтому —
Успокаивающая. Ранящая.

Сад — аквариум. С ряской, с тинкою
Мглы зеленой. В ней вы — плотичка.
Полдень, затканный паутинками,
Стихотворная перекличка.

Прислушалась — и отложила книгу…
Но угол пуст, и только тишина,
Под чешую которой не проникнуть,
Каких-то прежних качеств лишена.

И, напряженно ожидая знака,
Ты, как струна, подстерегаешь звук:
Так чувствует незримое собака,
Насторожив глаза свои и слух.

И вот оно приблизилось, вздымая
Сердцебиенье к горлу… Вспомним миф.
Так чувствовала Демона Тамара,
Худые руки в муке заломив.

Падение в беспомощность… Колодцы
Летящих глаз… Надменная душа
На черном дне их горлицею бьется…
И снова — шаг. Опять — кошачий шаг!

И отойти, могущество измерив,
Уйти неслышно, не подняв лица,
Прошелестеть у застонавшей двери,
Встревожить сон овчарки у крыльца.

И, источая запах серной гари,
Отбросить сердце, рыжее, как меч…
Ты говоришь, что колдунов сжигали.
Нет, девочка, — незримого не сжечь!

Карандашом по карте водит
Старик, читая города.
Вот точку нужную находит:
«Тамбов… теперь еще сюда…

Теперь проселочной дорогой,
Соседовым березняком,
В котором ягод было много
И сыроежек… А потом,

Потом — паром! А за рекою
И дом…» Вдруг лезвием меча
Коснулось сердца. «Что такое?» —
А смерть глядит из-за плеча.

Уже похолодели пальцы,
А на груди — в груди? — паук,
И гаснет память: встречи, зальце,
Глаза, уста и столько рук

Протянутых!.. Но смерть сурова,
И завтра утром, в час седой:
«А генерал-то из шестого
Скончался!» — скажет номерной.

На много лет, увы, я старше Вас,
Я тяжелей, а старость не ходатай
В делах любви… Пишу, а в этот час
Из-за плеча Судьба, как соглядатай,
Глядит в тетрадь: «Любовные стишки?
Опять? Кому? — Пора б угомониться!»

Мне тяжело выслушивать смешки,
Мне не под силу, слышите ли, биться
За час, за миг… Я знаю — счастья нет,
За тенью же его не угоняться…
Я, бедный исписавшийся поэт,
Глагольной рифмой рад в том расписаться.

За поцелуй, за потемневший взгляд,
За то, что ты лицом к груди прижалась,
Благодарю, — но страшен мне пожар,
Тобой зажженный, может быть, как шалость.

Простимся же, простимся хорошо,
Не опустившись до уколов быта…
Я удаляюсь… В темный капюшон
Отчаянья — лицо мое укрыто…

День отошел. Отяжелевший, лег,
Как вол послушный или слон рабочий, —
И эти двадцать или тридцать строк
Едва-едва я выпрошу у Ночи.

Не выпрошу — так вырву… Карандаш,
Покорный друг видений, льнущих к окнам, —
Еще одни стихи ты мне отдашь,
Что зачинались ямбом пятистопным…

А нужно мне сказать лишь об одном:
О том, что сердце, стиснутое в обруч
Томления, оберегало днем
И что теперь взошло, как женский образ…

Не назову, не выскажусь ясней,
Не обозначу знаком, цифрой, годом,
Не намекну, не прошепчу во сне,
Не зашифрую самым строгим кодом…

…Спасибо, Ночь. Спеши над миром течь
Туманами, огнями голубыми…
А мне, как заговорщику, беречь
Еще Гомеру ведомое имя.

…Не случайно …Был намечен выбор,
Был в безмолвьи пройден долгий путь…
Без победы этой не могли бы
Мы и капли счастья зачерпнуть.

Ты лицом к груди моей прижалась…
О защите? О любви? О чем?..
И не только нежность, но и жалость
Обожгла мне сердце горячо…

Взор тонул в глазах полузакрытых,
Умирал полуоткрытый рот…
Твоего дыхания напиток
Сладостнее лотоса цветет…

Знаю я всё то, что надлежало б
Испытать нам в вечер тот глухой, —
Но ведь ты к груди моей прижалась
С нежностью доверчивой такой…

Темный зверь не вырвался из плена,
Он дремал на дальнем берегу…
Я и сам, и сам не знал, Елена,
Как, любя, любовь беречь могу…

Хорошо на легких лыжах
Мчаться с белого холма,
Чтобы ветер бега выжег
Всю тоску твою сполна.

Чтобы радом в белом светре
Мчалась та, что так мила,
Чтоб пронзила в этом ветре
Сердце — общая стрела.

Были многие другие,
Много взоров и ланит,
Но далекая Россия
Ту, далекую, хранит…

Называлася Лидусей,
Гимназисткой костромской,
Очи — сини, косы — русы,
Голос ласковый такой.

Аракчеевским кадетом
Приезжал ты. Счастья нет, —
Не гусаром, а поэтом
Отчего-то стал кадет.