Дмитрий Лунин - Ночной прохожий

Истребив тишину,
водосточная воет труба.
Я любил свет ночных фонарей,
Проникавший в жилища
сквозь оконные стекла.

Тебя не любил никогда.

Потому говори хоть о чем —
все покажется лишним.

Все, что видел я — двадцать четыре зимы
в стране торгашей всех мастей и марок,
где глупо просить частицу счастья взаймы
и наивно ждать от судьбы подарков.
Но я чувствовал свет, что немного грел,
когда прочие от холода просто зябли.
Тем, кто не был пешкой в большой игре,
бесполезно рассчитывать стать ферзями.

Ты теперь
там, где трудно подняться, но легче падать,
там, где все рассужденья —
не дальше полета пули,
там, где много никчемных мыслей
впитала память
и слова оказались не к месту
как снег в июле.
Виновата сама, и теперь никуда не деться
от бессилья и страха,
глотая удушливый воздух
там, где ржавый закат
навевает тоску по детству,
и где помощи ждать, как всегда
бесполезно и поздно.
Так и тянется время
в пустом ожиданьи подарков.
Я по-прежнему здесь,
на окраине Третьего Рима.
Вспоминаю тебя, как была,
ослепительно-яркой
и курю в темноте, задыхаясь от едкого дыма.

Откуда-то слышится вновь нарастающий стук,
мозг не способен внутри себя навести порядок,
воспоминанья заполняют внутреннюю пустоту,
будто ружье заполняют пороховым зарядом.
Остальное чувствуется, но как будто уже извне,
там, где слово «вчера»
одинаково смотрится с «послезавтра»…

И пытаться привыкнуть к такой новизне
все равно, что пытаться приручить динозавра.

Не требуя сдачи, как официанту оставляют «на чай»,
оставляешь эпохе свою глубину паденья,
непримиримо-грустную как «прощай»,
и в то же время приятную, как «с днем рожденья»,
попытавшись к мыслям о прошлом лишь на мгновенье припасть,
чтобы навсегда получить в неизбежность допуск,
будто истратив силы, куда-нибудь торопясь,
успеваешь заметить, что сел не на тот автобус.

Со всех сторон только и слышу про это.
Уже всего измочалили.
Твердят и твердят про конец света
ни разу не видевшие его начала.

Известно еще с очень древних веков,
сегодня смотрящихся призраком:
конец света — зрелище для дураков,
начало света — для избранных.

Бумага стерпит все, помимо фальши.
Я от людей с теченьем лет все дальше,
всё приближаюсь к нулевой отметке,
где пустота, и мозговые клетки
там отмирают медленно и верно.
Но мыслить в этом духе тоже скверно.

Существование — уже большое благо:
вползаешь в дом, как в конуру собака,
и грезишь о далеких теплых странах,
где нет людей и, как это ни странно,
есть облака, жилье, спиртное, ужин
и мысли, что еще кому-то нужен.

Должно быть, никогда не стану старше,
поскольку вижу только день вчерашний,
поскольку в этой жизненной системе
я до сих пор ни с этими, ни с теми,
а только сам плюс тень моя, как призрак.
Ее надменность — отличимый признак.

Страдальчески глядят мои тетради,
и я пишу, покуда не утратил
способность мысли выражать понятно.
Я одинок. До боли неприятно
уйти в тот мир, несолоно хлебавши.
Бумага стерпит все. Помимо фальши.

Я чувствую, что рядом, где-то около
меня и этой непутевой ночи,
будто ни разу не звонивший колокол,
мысль о тебе пылится среди прочих
таких же мыслей, домыслов, фантазий
в архиве скрытом головного мозга,
который ворошить как ни пытайся,
ответ один: начать сначала поздно.

Стираю, как написанные мелом,
из головы все тягостные мысли…

Поэтому и сны
о чем-то светлом
не долетая, в воздухе повисли.

Смотри как ночных фонарей огни
разрывают тьму,
что накрыла город,
в котором тебе
никогда не стать таким как они.
И, говоря по совести,
ты должен быть этим горд.

Ты не унижался
и никого ни о чем не просил,
нарочно не заводил влиятельных знакомств.

Неоднократно судьба,
чтобы ты мог подняться,
немного сил
швыряла тебе,
как собаке швыряют кость.

Ты поднимался,
с одежды отряхивал пыль
и продолжал идти
своей
извилистой тропой…

Со временем ослаб
твой юношеский пыл,
но ты должен быть горд,
что всегда оставался собой.

Не горячись, что кому-то позволено,
а тебе — нет,
ведь быть таким, как они, до безумия страшно…

Скоро фонари
разом погасят свой свет

и сегодняшний день
автоматически
перейдет во вчерашний.

Где чем больше отдаешь — больше должен,
где рекой текут грехи безрассудства,
голос страха многократно умножив,
дни мелькают чередою присутствий.
Где не в силах вещь отбрасывать тени,
где ни жалости, ни боли, ни фальши,
благородство утопает в сомненьях…

Просто мы там становимся старше.

Мир смотрит на меня в прицел окна,
через которое я вижу только темень.
Я ощущаю — движется волна,
степенно нарастающая. Время,
увлекшись некой тайною игрой
и ко всему вокруг индифферентно,
кривя усмешку, пробует порой,
крутить назад живую киноленту.
Тогда и устремляются глаза
в уже давно ушедшую реальность
и мысли позабытые назад
спешат, слегка утратив актуальность.

Многомиллионный город пожирал людей.
Чахоточные автомобили плевались газом.
Термометры обнаруживали свой предел.
Тяжелое солнце чудом не сваливалось наземь.

Проклятый ветер нес пыль в глаза.
Бездомный пес был, как видно голоден.
Парадное дома заманивало назад.
Городские часы прогремели полдень.

Выгоревшая листва в городском саду
заставляла вспомнить, что жизнь не вечна…

В общественном транспорте — точно в аду,

но в аду вам не скажут: «Слезайте, конечная».

Поднимал, но после снова ронял.
Не могу курить — и так все в дыму.
Даже ангел, что меня охранял
Одиноко улетает во тьму.
За грехи мои Господь не простит.
Все уходят, так уж заведено.
Я сжимаю угол неба в горсти,
Чтобы лил оттуда дождь ледяной.