Дмитрий Лунин - Ночной прохожий

Вездесущий, я прошу, расскажи
Про веселую свою круговерть.
Можно даже зачеркнуть
Слово «жизнь».
Но никак не зачеркнешь
Слово «смерть».

Потому и мысли влево влекут.
Не хватает сил поднять якоря.

Из окна на землю — восемь секунд.

Из окна на небо — не проверял.

Мария!
Пески, но, несмотря на это,
глядят сотни глаз, покрытых пеплом.
Продают сигареты, печенье и газеты.
Солнце ослепло.

Традиционных забав утешенье весомо.
Не глядя на запад, находясь на востоке,
испарился оазис.
Но иногда вижу сон:
он вновь появился.
Терзает истома.

Мария!
Я давно не читал писем.
Неделю не брился.
Спокойным был прошлым летом.
Жара — есть первичный источник истин.
Я очень жду твоего ответа.

Мария!
Надо, чтобы боль стихала,
открутить голову
страдания змею…

Написать тебе лучше б стихами.
Жаль,
стихов писать не умею.

В комнате, напоминающей тюремную камеру
можно прожить
черт знает какую жизнь,

пройтись по половицам, не трогая стен руками,
забывая сравнительные характеристики
правды и лжи,
ни с одной из сторон света
не вступая в противоречия,
не ощущая присутствия соседей,
не ожидая гостей,
забывая правила произношения русской речи,
наплевав на все,
замечая округлости стен,
пытаться выбросить из головы
внезапно возникший сюжет,
помня, что искусство — тоже краеугольный камень…

Только здесь нет разницы между словами «да» и «нет»,
в комнате, напоминающей тюремную камеру.

Сколько раз я смотрел на мир —
видно по воспаленным зрачкам,
сколько писал —
по пятнам чернил на моих ладонях.
Тщетно борюсь со временем, —
пока оно выигрывает по очкам.
Не улететь от судьбы на Венеру,
ибо она даже там догонит.

Напрасно слова подбирает
лирически-чувственный мозг,
напрасно и тело надеется,
что избежит могилы.
Душа жаждет света,
как наркоман жаждет нескольких доз,
но после еще и еще…

И остановиться
уже не в силах.

Друг с другом
ни капли не схожи осенние вечера,
однообразие вносит
похожесть твоих настроений:
думать про завтра сложнее, чем про позавчера;
существованье сложнее любых уравнений;
То же и дом,
будто камера для одного,
ибо времени много,
но недостает пространства.
Плитой обстоятельств задавлен,
и потому в этот год,
можно похоронить иллюзии о далеких странствиях,
можно не торопиться,
задачу, всё взвесив, решить,
почувствовать, что сердце твое
добротой преисполнено…

скорее по зову
собственной еще не остывшей души,

а вовсе не из-за боязни
после смерти попасть в преисподнюю.

Здесь часто
глаза слезятся от снега,
в затерянном мире
людских одиночеств,
где виден оскал
двадцать первого века,
слышны отголоски
фальшивых пророчеств.
Скорее всего,
не настало время
чтобы просто вернуться
туда, где звонко
щебечут птицы
и кроны деревьев
мешают видеть линию горизонта.

До бессмертия десять шагов,
но не в силах пройти и пяти,
ты всю жизнь говорил с пустотой,
безысходного века найденыш.
Ты учился ходить, не оставив следов,
и сожженный фитиль
странной памяти лет,
угасая,
забрал у тебя
то, что помнишь.

До бессмертия десять шагов.
Умоляю тебя, не молчи!
Положи на ладонь городов
хоть немного
того, что осталось…

Безвозвратно уходишь во тьму
запоздалым трамваем в ночи
ото всех,
от себя самого
ощущая усталость.

Больное поколение томится,
как в духоте трамвая в летний полдень.
Так мотыльки на пламени сгорают.
Надежды есть, но нет конца мученьям…

Им говорили: «время — лучший доктор».
Но доктор, видимо, уже профнепригоден.
И, видимо, учиться на ошибках —
не самый лучший способ обученья.

Курю в одиночестве, вспоминая былой уют,

помню, что даже стальные нервы
со временем станут ржавыми…

Тишина и спокойствие.

Радио заиграет только через сорок минут
гимн некогда Великой,
но по-прежнему
непонятной умам всего мира
Державы.

Мысли приходят,
будто под вечер незваный гость,
мозг трудится как двигатель
в сто лошадиных сил.
Внешне обычно спокоен,
любая злость
отступает на задний план;
только, как ни проси
чуточку времени, чтоб отдохнуть,
а ответа нет,
истина не рождается в спорах с самим собой,
глазу слегка непривычно смотреть на свет,
можно составить трехтомник моих проблем и забот,
до которых мне дела,
как верблюду до чтения книг.
Окутан воспоминаниями,
что город в тяжелый туман.
Горло пытается выдавить слово —
выходит крик.
Говорят, что нельзя поумнеть,
не сойдя с ума.

Потому бесполезно рассчитывать,
что в календаре
разгадаешь тот день,
где удача начнет караулить.

Остается
разглядывать отблеск
ночных фонарей
на промокшем асфальте
привычно изогнутых улиц.

Комната мала — не намотать кругов.
Голод одолел, да лень готовить еду.
Зеркало показывает черт знает кого,
а не того, кого имеешь в виду.

Желаний нет ни в гости, ни на парад,
обстановка раздражает — куда ни ткнись.
Газеты — сплошь собрание полуправд.
Капитан покинул корабль быстрее крыс.

Если жизнь река — то я там, где дно,
а долги — как грибочки после дождя.
Мысли улетучились все до одной.
Обещались новые — буду ждать.

Изящна и утонченна,
прозрачна, как изо льда,
зловещая девочка в черном
идет по моим следам.

Мы с нею во многом схожи,
я встрече с ней был бы рад.
Но лишь ощущаю кожей
ее леденящий взгляд.

Безволен как заключенный,
твержу я десятки раз:
зловещая девочка в черном —
одна, кто меня не предаст.

Остаться в окружении холодных стен,
почувствовать время на собственной шкуре,
наблюдать, как в мучениях начинается день,
дрожащими пальцами теребить окурок,
считать себя безнадежно больным,
глотать слюну пополам с ненастьем,
видеть, что комнату обволакивает дым,
а пространство разбивается на части,
ненавидеть всех, кто этого заслужил,
не прощать никому, ни во что не верить,
радоваться тому, что до сих пор жив,
размышлять о надежды закрытой двери,
подумать о нравственности и о судьбе,
все подытожить и заявить мудро: