Исмаил Кадарэ - Лирика

А сердце?
О нем в документе ни слова:
разные вещи — сердце и документ.
И, однако, в сердце
великое множество особых примет!
Мой паспорт —
две маленькие странички,
заполненные тушью — четкими
линиями.

Но мне большая анкета нужна —
для себя,
для всех моих особых примет.
И не тушью я заполню ее,
а чернилами синими.

Мой паспорт —
моего поколенья портрет,
большая картина любви и мечтаний!
Миллиарды людей на свете,
миллиарды сердец,
которые не умещаются
ни в одной анкете!

Мир — могучий творец,
полный любви и ненависти,
света и теней.
Крепость мечты, осаждаемая
со всех сторон.

Каждый день — это день рождений
и день похорон.

Я один из многих жителей
этой планеты.
Анкета моя — листок
в бесконечном ряду.
Многие любили, как я,
и мечтали, как я,
но не успели рассказать о себе
до смерти.
Я за ними иду,
чтоб от имени их ответить
на вопросы листка

Я не зарюсь на славу, поверьте!
Я хочу быть похожим на ученика,
которого на почте просит старуха
адрес сына
написать на помятом конверте.

Ты часто гуляешь по саду,
где под ногами
листья воспоминаний твоих шуршат.
С воспоминаньями нету сладу.
Они к тебе навстречу спешат,
слепо шаря руками вокруг:
— Зачем ты позвал нас, друг?.. —
А ты улыбаешься им,
но проходишь решительно мимо.
И все-таки
тебя они притягивают неуловимо.
И однако ты не возвращаешься
к старым своим мечтам.
(Кто возвращается к увядшим цветам?)

Но мечтатель иной
любит бродить по погостам
своих мечтаний,
где могилы засыпаны
снегом, печалью и тишиной.
Он бродит и бродит в тиши,
он хотел бы зажечь
миллионы свеч
за упокой человечьей души.
Выше голову, брат!
Во имя тех, кто дышать перестал,
будем тверже стократ,
пока существуют на свете
чума, H 2, Шестой флот, капитал…

Брат,
на кладбище старых мечтаний,
голову опустив, не броди
по дорожкам тоски.
Мечтаньями старыми душу не береди.
Выбрось их из своей головы.

Крепче сожми кулаки!

Путь Земли по орбите
академически строг,
рн из века в век одинаков.
Нет в небесах ни рельс, ни дорог,
ни дорожных знаков.

Движется старуха Земля
орбитой, раз и навсегда пробитой.
Но есть миллиарды других орбит —
это мечтаний людских орбиты,
опоясавшие Земли бока,
как нити — поверхность клубка.
У этих орбит миллиард направлений.
И только Земля, не знающая отклонений,
не смеющая с орбиты своей свернуть,
как прожорливая огромная птица,
заглатывает набивший оскомину путь.

Эй, люди, приходите —
будем вместе кружиться
по упругой орбите
моих мечтаний!
Я ребенком был, как и вы,
и, как всякий ребенок,
строил сотни воздушных зданий
в беспредельном пространстве
своей головы,
хоть и вырос я в дымное время,
полное пороха и штыков,
в краю молчаливом и строгом.
Я жил среди деревьев и нежных цветов
и носился по пустынным дорогам.
Я был подобьем укрытой гавани:
ото всех океанов и материков
все мечты и желанья,
разбитые бурями в плаванье,
приставали к моим берегам —
здесь не мог их достать ураган.

Как город, открытый для всех
мореходов бывалых,
я — ребенок — в себе укрывал их.
Представьте одинокий ночлежный дом,
открытый дождям и вьюгам,
куда и ночью и днем
бродяги тянутся друг за другом.
Мое детское сердце —
было ночлежкой оно!
Двери ее всегда были
настежь открыты.
Приходили путники…
Откуда? Со своей орбиты…
Тихонько стучали в окно.
Не было у них ни имени, ни фамилии,
ни паспорта, ни поклажи дорожной —
ведь это были мои мечты,
мои трогательные идиллии,
такие по-детски милые,
они стучали в окно осторожно,
и я бежал отворять —
и они возникали из ночной темноты.

Я постоянно ждал их — и зимой,
и летом,
Я стряхивал снег с их одежды
и вел их к себе —
так встречают свои надежды.

Они уходили через ночь или две,
а то и скорей —
видимо, где-нибудь ждали их тоже…
Но уже топтались у моих дверей
другие прохожие.

…Здесь людно всегда.
Маленький хозяин ночлежки
всегда у дверей.
Фонарь во дворе — как звезда.
Вот снова кто-то стучит. Скорей!
Приходят издалека —
из просторов заснеженных,
из джунглей,
из краев суровых и нежных.
Я понимаю всех, не зная их языка…

Какой-то беглец вбежал на крыльцо.
— Исмаил, укрой меня от погони!.. —
Окровавленное лицо…
Он был как полное молний ненастье…
Приближаются кони!
Удаляются кони…
Потом он пел мне гайдукские песни —
о подлой измене, свободе и счастье —
Потом ушел он.

Явился другой,
с одним подозрительным глазом.
Как звали его, я забыл…
(Сильвер? Старый Флинт? Или Билл?)
Черной тряпицей глаз перевязан.
Старый плащ свисает с плечей —
полы плаща изглодали штормы и ураганы
в океанах, в просоленной бездне ночей.
Он рассказал про заморские страны,
об островах и набегах разбойных,
о всех береговых тавернах,
о заговорщиках в тропиках знойных,
о зажженных на берегу кострах,
о товарищах верных,
смерть презиравших и страх.
Он песни пиратские пел мне потом…
Но и он уплыл.
— Попутного ветра!

Потом другие входили в мой дом:
солдаты, воры, герои —
люди со всего света…

И вот однажды, ночной порой,
пробившись сквозь ветры и вьюги,
первая подруга пришла ко мне на порог.
Робко в дверь постучала — вошла…
Снежинки таяли на волосах у подруги…
Окинула взглядом дом,
излучая потоки тепла…
Мне кажется, будто все это было вчера!
Шарф сняла.
К огню протянула ладони.
О гостья,
самая прекрасная в этом доме!

Много ночей подряд
двери дома были закрыты…
Но вот и она ушла поутру.
Я следил, как парят
концы ее шарфа на веселом ветру.
С уходом ее все стало настолько бедней!
И потом другие пришли вслед за ней…
Девушки-спутницы,
я вам сердце свое доверил!
Девушки-спутницы!
Робкий стук в приоткрытые двери…

Сердце мое было похоже на бедный ночлег,
открытый всегда и для всех.
Я вырос.
Однажды в дом мой вошла блондинка —
и двери закрылись с этого часа.
Два года, бесконечно желанна,
в сердце моем жила она!
Но как-то ночью постучали ко мне
черные рясы!
Отсветы факелов метались в окне
во славу святейшей веры…

Стояла тихая осень.
Пожухли цветы и травы.
В выси проплывали туч каравеллы.
На юг улетали птичьи оравы…