Исмаил Кадарэ - Лирика

Они ее увели с собой.
За что?!.
Ветер двери захлопнул с силой…
Я смотрел на поле,
желтое, как волосы милой,
на небо, серое, как ее пальто.

А вечером я вышел вновь на дорогу
и сигналил во мгле фонарем,
зазывая путников к моему порогу.
И снова старая дверь
скрипела ночью и днем.
И пришли ко мне новые дни и встречи.
И каждый вечер ветры мяли в ладонях
вывески мокрую жесть:
«Входите, пока места свободные есть!»

Вместе с девушками в сердце вошли
иные мечты.
Одни из них были чисты.
Другие… Куда там!
Однажды, например, мне стать
захотелось богатым!
Но и эти мечтанья ушли навсегда.

Пролетели месяцы, пробежали года —
и теперь
все реже и реже скрипела старая дверь.

Я вырос
и с каждым новым рассветом
юность свою ощущал все полней.
И день наступил
после многих обычных дней —
я повесил замок на дом свой ночлежный
(он доныне стоит, неуютный, пустой)
и ушел — в мир безбрежный
с новой своей мечтой!
Ни пиратом, ни вором, ни генералом
отныне быть не хотелось мне.
О, я думал теперь о немалом —
вот бы новую гору прибавить
моей стране!

Я отправился в путь,
я метался с места на место!
Отныне мой путь не имеет конца.
Отныне принадлежу тебе лишь
весь я,
дорогая моя невеста,
Поэзия!

Поэзия!
Как ты нашла дорогу ко мне?
Зачем ты ко мне пришла? И откуда?
Мама моя — иностранка,
она и по-албански-то говорит
с акцентом покуда.
Отец всю молодость
плавал в чужой стороне.

Ты ко мне прилетела издалека!

Пройдя по мощеным каменным улочкам
моего провинциального городка,
в старый дом трехэтажный
ты вступила
и все изменила вокруг.
Казались рифмованными окна
и лестниц перила…
Фонарь на углу волшебно вспыхивал вдруг…
Пел о чем-то задумчивый дождь…
Я к старинным башням бежал
и еле сдерживал дрожь:
мне чудились древние рыцари,
они проходили вдоль стен вереницами —
сверкали щиты и мечей отточенных лезвия…

О вечная моя любовь,
о Поэзия!
Я многие вещи, полюбив, разлюбил,
выбросив их из сердца,
как лишнюю ношу,
и бледнел от злости, как небо зимой…
Но снова и снова, позднею ночью
вернувшись домой,
как мальчик, бегущий от ночной темноты,
я к тебе возвращался — и ты,
забыв про измены,
лохматила волосы мне
и горячий мой лоб неизменно
освежала прохладной рукой,
любимая моя Поэзия,
буря моя и покой!

Старые истрепанные тетрадки.
Корявые строчки разбросаны в беспорядке.
Нет ни одной обложки или листка
без буковок И и К…
Формула S=2πR…
Литература — алгебре не в пример —
казалась раем.
Формулы во мне вызывали стон!
Альбомы: редчайшие марки с зубчатым краем…
— Меняю два Люксембурга на один Цейлон!..
Окончив гимназию в ту весну,
на кубический корень я смотрел без азарта,
из всех математик, признавая одну —
математику биллиарда.

Наконец я покинул город родной,
мой город с улочками кривыми.
Позади остался детства мир озорной…
Дом с моими мечтами как будто вымер.
Я в него не вернусь — никогда, ни за что!
Впереди бульвары, и тротуары,
и шоссе, ложащиеся под авто.
Прощай, моя первая молодость,
юных мечтаний земля!

Я знаю, в старой моей ночлежке
сейчас неуютно и холодно.
Ветер, под окнами заунывно скуля,
табличку перевернул.
Отныне слово «закрыто» смотрит с дверей.
Я сердце, как парус большой, распахнул —
и влился в него могучего ветра поток,
это ветер любви и веры
в маленькую мою отчизну…
Он понес мой парусник
к берегу новой эры —
к Коммунизму.

Из первых привязанностей моих
привязанность к родине живее других.

Рано землю родную я полюбил,
рано песням меня обучил народ…
«За родину, за родину, не жалея сил!
За родину, мужчины, за родину вперед!..»

Под мелодию гимна
кровь ручьями текла из ран…
Нам говорили: «Албания призвана
захватить территории соседних стран».
Школа ненависть прививала к ним.
(В детстве мне чудились горны, ревущие гимн,
знамена средь взрывов и смерти шальной,
я сам, покрытый ужасными ранами,
и красавица, плачущая надо мной…
И в песне слова не казались странными:
«За родину, за родину, не жалея сил!
За родину, мужчины, за родину вперед!..»)

И другую песню я в сердце носил —
вот:
«Бог Албании дал
лишние горы и бури,
лишние горы и бури
дал Албании бог.
Но если придет он опять
в суровый наш уголок,
чтоб нашей Албании дать
новые бури и горы,
пусть лучше покинет бог
суровый наш уголок!
С албанцами драться трудно.
Оставь нас в покое, бог!»

Мой край
бесконечно зеленый,
омытый туманами цвета лазури…
Крепостные валы и могилы…
Самое синее небо над отчизной моей!
Над Адриатикой, самой синей
из всех морей,
самые мятежные бури!

На этих серебряных берегах,
у подножья горных цепей,
тысячелетья назад мечей раздавался звон —
здесь с Цезарем грозным сражался Помпей…
Здесь летние каникулы проводил Цицерон…

Классический берег, глядящий торжественно на море.
Здесь солнце веками играет на мраморе…
Здесь в тавернах, угрюмых и старых,
стоявших на берегу,
гладиатор вино наливал товарищу —
завтрашнему врагу.
Здесь в ночи договаривались корсары…

Здесь Тзута — отчизны горных орлов
гордая королева —
отправляла восвояси
надменных римских послов.
Здесь в облаках пыли и дыма,
исполненные обиды и гнева,
шли легионы могучего Рима.
И прадеды отступали,
катились — волна за волной.
бледные от потерянной крови,
красные от пролившейся крови,
умирая за край родной!

С кем только албанцы не воевали!
Кого они только не атаковали!
Ведь им угрожали со всех сторон!
Но кто сумел покорить их —
один миллион?
Ведь их всего один миллион!
Но это — один миллион!..

Хотели отнять у Албании
лишние бури и горы,
лишнюю ее лазурь.
Но Албания их не отдаст:
в груди у албанца — родные просторы,
частица гор и частица бурь.

Камни копни в родимом краю —
древнюю статую или могилу отроешь под ними…
Перед реликвиями двухтысячелетними
двадцатилетний стою.

Родина, дорогая и вечная,
жизнь моя, по сравненью с твоей,
коротка.
Но если ты, бесконечная,
попросишь ее у меня —
я тебе подарю ее наверняка!
Умереть за тебя, за твое великое дело
это значит остаться в живых на века!

Мы седеем, чтоб ты не седела,
чтоб не горбилась ты,
продолжая в грядущее путь,
чтобы пули и сабли
в твою не вонзались грудь.