Лев Маляков - Сберегите цветы полевые

Не перечесть свои потери:
Отца и брата не вернуть.
Словами горя не измерить.
И так вше хочется поверить —
Не повторится смертный путь,

Идут к самолетам курсанты —
Сыны ветеранов войны.
И сыплются с неба десанты —
Защита Советской страны.

В учениях и на парадах
Себя показать я не мог.
Свое отлежал я в засадах,
В снегах, у опасных дорог.

Свое отходил я в атаки —
До самой победной весны…
Не мины взрываются — маки
На длинных дорогах войны.

Горят они яро и нежно
В лугах у могильных холмов.
Российское поле безбрежно,
Безбрежна народа любовь.

Художник старался на совесть —
Досрочно сработал заказ.
И вот она —
  трудная повесть,
Мирская душа напоказ.

Как будто раздвинулись стены,
Небесной вобрав синевы.
Запомнил я образ Елены —
Елены, солдатской вдовы.

Сидит,
  положив на колени
Не руки —
  земную судьбу.
А возле сожженной сирени —
Бревешки на вдовью избу.

С картины глядит не мигая,
Омыла очей бирюзу,
Елена…
Солдатка святая…
Роняет, как плату, слезу.

Идет Кузьмин и час, и два.
Что шаг —
  то к смерти ближе.
Метель гудит:
  беда, беда,
Скрипят морозно лыжи.

В лесу до пояса снега,
К утру мороз —
  под сорок,
Ревет отчаянно пурга.
А за спиною —
  ворог.

А за спиною,
в трех шагах,
Фашистов автоматы…
Не затухает боль в ногах,
Гудит спина солдата.

Далекий путь —
  короткий путь
К последнему рассвету.
Назад ему не повернуть,
Назад дороги нету.

— Шнель, шнель, старик,
Пока темно!.. —
Рассвет фашистам страшен.
У деда на уме одно:
Предупредить бы наших.

Лишь добежал бы Василек
К назначенному сроку.
Ракеты вспыхнул уголек
Над лесом одиноко.

Отпрянула слепая мгла —
Узнал знакомый взгорок…
Матвея память увела
В былое лет на сорок.

Привиделось:
Поют скворцы
В рябинах возле клети.
Бегут на речку сорванцы —
Его, Матвея, дети.

Земля с утра парком парит —
Землица славно дышит.
Душа Матвеева горит
И голос пашни слышит.

Земля от века мужика
Поила и кормила,
В земле —
  и мудрость на века,
В земле —
  мужичья сила.

За плугом весело идти,
Мечтать о близком лете.
И нету праведней пути
На всем на белом свете.

И нет вкуснее ветерка,
Что веет по-над пашней…
— Шнель, шнель! — толкают
  старика.
И скрылся день вчерашний.

В лесу метели крутоверть.
Каратель лешим лает.
И с каждым шагом
  ближе смерть.
И Время это знает.

Идет Матвей Кузьмин в века —
Иной дороги нету.
И снова думы старика
Плывут к большому лету.

В далекий незабвенный год,
В надежду и тревогу.
На сходах бушевал народ,
Искал судьбу-дорогу.

Прибились к общему двору —
Колхозом-то вернее.
Страда и праздник на миру —
Куда как веселее.

В тени под деревом Матвей
Налаживает косы:
— А ну, ребята, поживей,
Пока играют росы!

Он сам не прочь бы на прокос —
Тряхнуть былою хваткой…
Заметив издали откос,
Матвей свернул украдкой.

За ним торопятся —
  след в след —
Фашисты черной стаей.
«Сынок, сынок, — подумал дед, —
Неужто заплутает?»

Пургой на сердце маета,
От дум спасенья нету.
Дорога к подвигу крута —
К последнему рассвету.

Сковало спину ломотой,
И обливает потом.
Идет России сын святой
На смерть, как на работу.

И, пересиливая боль,
Сказал:
— Шалишь, сумею…
Ишь, расфашиская яволь,
Хотел купить Матвея!..

Ведет Кузьмин последний бой:
России верой служит.
И командир он над собой,
И комиссар к тому же.

Лес отступился на версту.
Врагов не спрячут тени.
На Малкину на высоту
Сугробы — как ступени.

Кузьмин зовет:
— Сыны, пора!
За все воздайте гадам! —
И грянула огнем гора
По вражеским отрядам.

Огонь смертельный,
  лобовой —
Каратели в ловушке.
Как приговор,
  короткий бой
На Малкиной горушке.

Задетый пулею,
Матвей
Шагнул,
  окинул взором
Последний в жизни снеговей
И огненную гору.

Зарделся над горой восход.
Горят снегов разливы.
Кузьмин в бессмертие идет,
Как шел пахать на ниву.

Согнула тр а вы изморози соль.
Как пламень вечный —
  под окном рябина.
Под ветра вой свою вверяю боль
Листу просторному,
  как снежная равнина,

Достанет ли его —
  беду вобрать,
Что на сердце давным-давно осела?..
В гестаповском застенке гибнет мать —
Железом и огнем пытают тело.

Кровавой бороздой текут слова:
Орда фашистов.
  Беженцы.
  Облава…
Одна страшней другой
  ползет молва —
В опасности Советская держава.

Черным-черно по белому листу:
Убит мой брат,
  отец смертельно ранен.
Гремят отмщеньем взрывы на мосту…
Всё в памяти моей,
  как на экране.

Я в юность возвращаюсь —
Меркнет свет,
Гляжу на лист бумажный безнадежно.
Да что там лист!
  Для горестей и бед
Была бы впору степь
  с ее немым безбрежьем.

Не объять материнскую душу,
Беспредельны просторы ее…
Ты прости,
  что покой я нарушу,
Житие вспоминая твое.

«Житие» — не обмолвное слово,
Ты и вправду святая была.
На деревне умела любого
Отвести от корысти и зла.

Терпелива, скромна, величава,
Уживалась с нелегкой судьбой.
Деревенских детишек орава,
Как за матерью,
  шла за тобой.

Ты учила не плакать от боли
И в работе себя не жалеть.
Даже наше тяжелое поле
При тебе
  начинало светлеть.

А когда захлестнуло ненастье,
Ты,
  себя втихомолку казня,
Материнской суровою властью
Посылала в разведку меня.

И, склонясь надо мной молчаливо —
Состраданье само и любовь, —
Ты не взглядом ли раны лечила,
Из которых бежала,
  сочилась
Сквозь бинты воспаленная кровь?