Лев Маляков - Сберегите цветы полевые

Слышал сам на неделе,
Бабы меня жалели:
«Вот же нечистая сила,
Мальца-то как присушила!»

Песня идет отавой
По августовским росам.
Шлепает через лавы,
Боса, простоволоса.

В реченьке зачерпнула
Пригоршней лунного звона,
Голову окунула
Клену в шелест зеленый.

Песня ноченькой поздней
Ходит под ливнем звездным,
Девичья, безбаянная,
Жаркая, окаянная!

Может, я виноватый,
Песня, перед тобою?
Как,
Подскажи солдату,
Быть со своей судьбою?

Задождило.
Вторую неделю
И в землянке, и в поле тьма.
Столько дел!
А я не при деле, —
Этак впору сойти с ума.

С потолка,
Словно в душу, капает,
Одиночеству счет ведет.
Темнота по-звериному лапает,
За прошедшее сводит счет.

Хоть петух встопорщил бы перья,
Из души маету пуганул!..
Кто-то скрипнул фанерной дверью,
Осторожно во тьму шагнул.

Неужели и я везучий?
Торопливо коптилку зажег.
— Ты ли, Дарьюшка? —
Взгляд колючий.
И опять между нами круча,
А казалось
Один шажок.

Обалдело стою.
Ни слова,
Словно нечего мне сказать.
Вот бы мне да меня былого:
Этак скинуть годочков пять!

От натужного горького вздоха
Заплясала в землянке тень.
А она:
— Не подумай плохо…
Собиралась который день.
Мне сказали:
Ты видел Женьку
И как будто от смерти спас?.. —
И еще сошла на ступеньку,
Три оставила про запас.

Пересилив озноб,
Устало
Опустился на табурет.
Пережитое вырастало
И опять огнем и металлом
Все пытало,
Пытало,
Пытало,
Будто скрыл я какой секрет.

Знать и впрямь приходилось туго:
Дарья руку мою взяла
И прижала к груди упругой,
А сама
Будто снег бела.

По-девчоночьи вдруг прильнула
И отпрянула.
Верь не верь:
Только взглядом шальным
  стрельнула
И без слов,
Словно птица, — в дверь.

Время воронки заносит —
Празднует жизнь над войною.
Женские слезы в колосьях
Спеют в июньском зное.

Вызрели и что звезды
Падают —
Слышно людям.
Бабы вздыхали:
Не поздно ль?..
Этак без хлеба будем!

Бабьи глаза влажнели,
Солнышки в них дрожали,
Солнышки еле-еле
Сдерживались на ресницах.
И н а день не пожелали
Откладывать жатву жницы.

В поле до поздней ночи
Старый и самый малый.
— Охтеньки,
Нету мочи!.. —
Кто-то спиной усталой
Хрустнет
И снова в поклоне
Гнется к земле влюбленно.
Жжется стебель в ладони,
Словно огнем спаленной.

В серп, словно в месяц,
Пястью
Снова стебли заводит…
Нету страшнее власти,
Нету превыше власти —
Хлеб половодит!

Силы лишь бы достало
Выстоять,
Не свалиться!..
Родина, ты помогала
Мне, словно небо птице.
Ты и Дарья!
Безгрешный
Взгляд ее ливнем вешним,
Сердце мое омывая,
Лился, как солнце в мае.

Шепчут сухие губы,
Полные терпкой полыни:
— Любый, не надо, любый!..
Помню тебя доныне!.. —
И притянула жесткой,
Ласковою ладошкой…
В реку растопленным воском
Лилась заката стежка.
Месяц в воде — подковой,
Хочешь —
Бери на счастье!
С ношей своей бедовой
Шли мы во звездной власти.

Речка у ног плескалась,
Выгнув дугою тело.
Лунная зябкая алость
Рябью переливалась,
В травах густых звенела.

Здесь и былинка каждая,
Вырасти в песню жаждая,
Слышно,
Как голос пробует,
Песня наша особая…

Слава богу,
Хлеба чистой ржицы
Испекли сегодня молодицы.
Коркою поджаристою, хрусткой
Тянет аппетитно за околицу.
Села и деревни старорусские
Радостью тихонько обзаводятся.

Из деревни, спрятанной в подполье,
Дух смолистый вытесняет сырость.
Первый сруб на пепелище вырос
С окнами в лучистое раздолье.

Солнцем августовским накалены,
Бревна зажелтели, словно свечи.
Лесом окоренным просмолены,
Опьяняют Дарьюшкины плечи.

От любви и бабьих пересудов
Я хожу хмельной уже неделю.
Ныне обо мне толкуют худо,
А давно ли охали-жалели.

Мне-то что:
Поговорят и бросят, —
По бревну топор гуляет злее.
А вот Дарье,
Что ни день, — подносят
Стопочку ехидного елея.

Зыркнув глазом, шепчут:
— Ты слыхала,
Твоего-то видели в столице! —
Горемыки-бабы,
Разве мало
Горюшка на выжженной землице?!

Суды-пересуды —
Лишь начало,
Дарью не такое ожидало!

Женщины знали, что ли?
Слух обернулся былью:
Мне будто в рану — соли,
Как топором по крыльям.

Кто-то орал натужно:
— Дарья, встречай армейца! —
Разом колючей стужей
Мне захлестнуло сердце.

Дарья с лицом иконным —
Рядом с безруким мужем.
В карих очах бездонных
Зреют любовь и ужас…

Я и Евгений
  сидим на бревне.
Курим,
Молчим и курим.
Как перед штурмом,
Как на войне,
Курим да брови хмурим.

Всякое было:
Бивали меня,
Сам не скупился на сдачу.
Тут же
Только дым без огня —
Экая незадача!

Женька без рук,
Будто кряжистый пень, —
С этаким наработай!
Пристально смотрит в закатный
  день,
Соображает что-то.

Вдруг повернулся,
Подался ко мне,
Черти в глазах заиграли —
Вилами недругов этак к стене
Прадеды припирали.

— Поговорить вот хочу с тобой, —
Он процедил невнятно.
— Не возражаю,
Спор любой
Лучше драки, понятно.

Женька привстал
И невпопад,
Словно для протокола:
— Надо к учебе пристроить ребят,
Отдал бы сруб под школу!

Я сплюнул окурок:
— Да в срубе ли суть?
Думал, о деле будешь!.. —
Женька с усмешкой:
— О Дарье забудь,
Аль, может, мне руки добудешь?..

Ловко придумал:
Хотя и без рук,
Хватка — рукастому впору!
Понял я Женьку:
Поладим не вдруг —
Сдвинь-ка такую гору…

— Что ж, будь по-твоему, —
Говорю, —
Пока что при силе руки —
Сруб ребятишкам под школу дарю,
Малым нельзя без науки.

Только, начальник, ответом уважь:
Помнишь, перед войною,
Спор первомайский неконченный наш?..
Это не ты ли…
На карандаш,
Чтоб посчитаться со мною?

Женька поморщился:
— Кто ж задает
Этакие вопросы? —
Он ухмыльнулся,
С лесины встает.
— Дай-ка еще папиросу…

И зашагал.
А я стою.
Ухмылка — как штык под ребра.
И снова у пропасти на краю —
В былое гляжу недобро…