Илья Сельвинский - Улялаевщина

В синей полумаске от тени ресниц.

"Никого не впускать, кроме девушки Нелли,".

Наивно отдав часовому наказ

Она зарылась под медведя николаевской шинели

У жужжащего казанка.

Милое такое, в паутинке симпатии,

Личико, где от подушки наспан узор.

Над ковром подрагивала кисть ее платья

В гаме азиатских орд...

Стремянным ухом к губам приложился,

Слушает нежный поддув ноздрей

И от щекота хрящ неуклюже пружинился,

Губы сжигало, как на костре.

Высох язык. На губах роговица.

Ледок под коленками. Томящая печаль...

От сна у ней носик жирком лоснится,

И пахнет подмышками размокший чай.

И стал он какой-то густой и упористый.

Что там золото, слава, власть!

Вот оно счастье-и как оно просто:

Нежное дыханье, душистая влажность.

Вот оно счастье, захлеб этот, пыл, да,

Такое вот, что хочется тут же умереть...

На серой лошади вздыбился Дылда

Из-под бараньих морей.

3а ним на аркане мотались крестьяне.

Дылда докладывает: "Во. Спионаж.

Как пошли отстреливать - которые поранены,

А вбитых чичире - и все, гад, наши.

Тые вон - засыпалися тама в кукурузьи,

А этый цуцик винта в кусты".

Улялаев гыгыкал, держася за пузо

"Хай им чорт, байстрюкам. Отпустыть..."

Дылда изумился. Но его нэ касается.

Притянул повод, раскусил узлы.

И мрачно отъехал хмару излить

А те-то - тютю... через ямы, как зайцы.

Серга, ради шутки пугнув "Го-е-е",

Ухмыляясь, вернулся назад в балаганчик.

Тата во сне оплывала, как раньше.

Какая она вкусная, как много ее.

Кровожадарь влюбленный, притухший охальник,

Громоздко на цыпочках у пухлой кошмы

Снова присел послушать дыханье,

Будто в ракушке море шумит...

Крылья ноздрей. (Пересох, задохнулся.)

Крылья ноздрей, как глотки, сосут

(Опять озноб) парную росу.

(Опять по вискам перепрыгнули пульсы.)

Тихонько-осторожненько пуговку на лифе

Удивленно выкатилось спелое ядро.

И вдруг гривистой лапищи дрожь

Отшвырнула медведя на боченок с олифой.

Вот она: вся. Тут его начало

Из могучей варухи1 напружились вязы2:

Шелковые солнца золотистых чулок,

На статных ножках бабочки подвязок.

Молочно-голубой воздух панталон,

Где переливается лунная сорочка,

Где тело лучится... И взныл удалой

Тата, моя жаждочка, темная ночка...

Пальчики забегали по кучугурам плеч:

"Миленький, не надо, голубчик". Но в одури

Ржал, как "Ворон", ударом колен

Распахнув ее сытые сливочные бедра.

Разбойничьи торги Руси с Ордынью

Затонули в мутную жужжь - и вот,

Когда в пышной ямке масляный живот

Уже золотился, сочный, как дыня,

__________________

1 Варуха, или баруха-складка на затылке у быка.

2 Вязы - мышцы шеи.

Когда, воспаленный, уже у гнезда

Разлипал лепестки в вдохновенном нетерпенья

Вдруг-чорт, дернулся

Раз-раз и сдал

Невыносимой пеной.

Вскочил, зарычал, застонал от стыда,

В пляске запрыгал по лицу мускул.

И вспомнил, что это не в первый: Маруська,

Вторая, которая там... Да-да-да...

И понял Серга, что голод и тиф,

Расстрелы, задувы контужьего грома,

Этот солдатщины нищий актив,

Никому не пройдет, как промах.

Сволочной бог! Он знал наперед.

Он таки-выдумал им отомщенье

Даже тому, кого штык поберег,

Вошь пощадила, простил священник;

Даже того, кого штык пощадил, да...

Выбежал на улицу: "Бiсова мать!

Хлопцы, по коням!!. В погоню. Дылда,

Тых четырех обратно споймать".

Рванулся назад. В зубах звон.

С треском домры лопались нервы.

Это в щиты его черепа - вой

Лаял нерожденный первенец.

Тата бежала, куда не зная,

Платье раздул тошный страх,

Но сзади с коротким топом и лаем

Догонял верхом при двух сеттерах.

Наскочил. Сдержал вороного жеребца,

Вытянул нагайку о раскормленные плечи

И так гонял, исступленно хлеща,

Пока не упала в рассечьях, в рубцах.

А разбойник скакал, скакал, скакал,

Зажмурясь и хлеща волчьи сугробы.

Тата! С какою желчью и злобой

Любил свою панночку - господи, как!

Ворон уже опустился и каркал,

Хромая с подскока-думал, что труп.

Серга налетел, собрал ее на руки,

С отчаяньем глядя на пузырьки из губ.

Копченый в ветрищах, по-волчьи седой,

Жал ее к сердцу и крепко плакал.

Конь, заплывая, уздой позвякивал

И жалконько порипывало мокрое седло.

Льдом и железом пах ветер,

Опушая веки голубой пыльцой.

Тата очнулась - и взгляд ее встретил

Резное из дерева, скорбное лицо.

И счастливым вздохом улыбнувшись в муке,

Щечкой прижалась к щетине рыжбй.

С обожаньем обняли рассеченные руки

И в первый раз назвала "Сережок".

Уральск.

III-1924.

ГЛАВА V

Вдруг загудели сонные шпалы,

Дзызыкнул по рельсам гул хоровой,

Поршнями и шатунами вышипая шпарит

Стрельчато буксуя сиплый паровоз.

В воздухе, просвистанном воплем истерик,

Над колоколами чугунных котлов,

Над красными теплухами и бочками цистерн

Нервно варился картавый клокот.

-"Аллюр". Верхами узду через ров кинь,

А там по ростоши, где снег хоть и смерз,

На скаку разлетелись чернодубки, махновки,

Заячьи наушники с разнузданной тесьмой.

Шибающая в кос улялаевская ругань

Жирнее копченого буженя,

Прыгала в печенки, селезенки и по кругу,

В бога, божиху и боженят.

Первые спешась - в зубы нагайку,

Сдунув усищ лебединое перо,

Вывинтили на разъезде гайки

И грохнули рельсы поперек.

Паровоз поперхнулся. Бандитский хаос

Осторожно в заезд протянулся в лаз.

Промышленник выскочил на вестингауз,

Крича, что он за советскую власть.

Машинист с молочными глазами от испуга

Не знал-сказать "товарищи" или "господа",

Но все же объяснил, что в цистернах уголь,

А нефть в вагонах, только путался в пудах.

Студент-путеец поймал себя на том,

Что забыл свое имя, но вспомнил: "Б. Боев".

А с ним и этажерки, чеховский том,

Муху, раздавленную на обоях,

Абажур над лампой, сшитый женой

Из желтого шелка, чтоб было красиво

А тут-степуга, ветра, "они"- божембй,

Какая неуютная наша Россия.

Но смазчик крикнул: "Эй вы там, а ну-кася!

Скоро расстрел-то? А то до утра

Надо б еще перестукать буксы

Да подвинтить кой-где буфера".

Смазчик! Здорово! Сердце пружит

Всем стало весело, вкусно и тесно.

Есть ребята, с которыми жить

И погибать бывает чудесно...

Но Улялаев, обжимая ребра

Вороной лошади, щурил за Чаган1;

Потом заховал в кобуру наган,

Махнул хвостом и тронулся: "Добре".

___________

1 Чаган - приток Урала.

К вечеру с белым флагом смазчик,

Наш Б. Боев и спекулянт

Шли через мост на казачьи поля

И хором молились: "Господи, аще.."

Хотя каждой Думе отпущен талант спать,

Но тут неудобно: исключительные дни