Петр Вегин - Серебро

Как я не люблю эти новые буквы
в древней письменности морей!

Птицы, устав от полета, садятся
на палубу авианосца,
и летчики забывают о своих
реактивных распятиях.

Наше время отличается ото всех других
прежде всего тем,
что ни в одно море
не брошена бутылка с запиской о беде,

На волнах житейского моря
безвыходно и безнадежно
качаются люди, как бутылки,
в которых запечатан крик.

Уже Америка видна сквозь облака.
Она похожа сверху на песочные часы,
но города Америки — шахматные доски:
белые играют против черных.

Любимая,
дальше не стоит снижаться,
тех, кто над крышами — крыши не любят.

Крыши Лос-Анджелеса под нами,
как переплеты детективных романов.

Крыши и крысы.
Крыши и крылья.
Крыши и Кеннеди.
Крыши и кровь.

Кеннеди в спину, нам ли вдогон,
так или иначе, но
в нас промахнулись — попали в него,
в него промахнулись — попали в нас.

Восьмая пуля,
проскочив мимо его виска,
уже охлаждаясь о синеву,
прожгла наше спаренное тело.

Падаем, падаем, падаем, падаем, падаем…
Неотличима кровь наша от крови Кеннеди.
Падаем, падаем, падаем, падаем, падаем…
Падает Кеннеди.

Всегда есть в кого разрядить пистолет.
Тех, кто над крышами — крыши не любят.
Хочу простить Земле и не могу.

Простим с тобой друг друга и простимся.
Целую кровь на крыльях твоих.
Спасибо Флоренции
за карнавал, окрыливший тебя,
за страшное счастье полета,

во весь размах расстрелянных крыльев,
прощай!

И если судьба захотела прервать наш полет,
отбросим возможность спланировать,
приземлиться.
Любимая, стоит разбиться за то, что летали,
разбиться о крыши и крыши собою разбить!

На крыши,
где капельки крови твоей и моей, на крыши,
на суету, что гнездится под этими крышами,
на нищих, на дальних, на ближних,
на пьющих, на бьющих бывших любимых,
на клянущихся,
на клянущих,
на…

Прощальное небо.
Корявые крыши все ближе.

И все же мы были, любимая, слышишь —
над крышами!

Вскройтесь, зимние реки,
очиститесь ото льда,
чтоб вода с венецианскими зеркалами соперничала,
и пускай отразится
новоявленная звезда —
подмосковная девчонка.

Стихни, вьюга в Москве,
уймись, магаданская мгла..
Бог войны — красный Марс
и всесильный Юпитер,
если наша земля уберечь ее не смогла,
вы теперь берегите ее и любите!

Вскройтесь, души людские,
очиститесь от обид,
от скопившейся скверны
и словесного блуда.
Пересохшие души пускай напоит
свет звезды Жени Рудневой.
Горько, что ты звезда…
Ни одна из земных не смогла
обратить меня
из полуночного — в полуденного…
На ладони налипла Вселенная, словно смола,
Женя Руднева!

Вскиньте очи в зенит,
глазейте, деревни и города
в телескопы и с колоколенки!
…С неба смотрит новорожденная звезда,
а в реке отражается
синеглазая школьница…

Кто станет землей,
кто фанерной звездой,
кто в граните воскреснет…
На войне нету возраста,
на войне все — ровесники.

В семнадцать лет — школьница,
в девятнадцать — летчица,
в двадцать три ты станешь планетой.
Выбор пал на тебя.
И другого у Времени выбора нету.

Синие комбинезоны.
Парашютный шелк.
Небесные амазонки -
Таманский авиаполк.

Багровые горизонты.
Оборванные провода.
Как пепельные соты —
сгоревшие города.

И вместо мужских ладоней
в студенческом вальсе —
лежат
голубенькие погоны
на плечиках девчат.

Как будто юная Родина
руки на плечи кладет
и говорит:
— Женя Руднева,
кто, если не ты, спасет? —
А где-то за горизонтом,
куда невозможен полет,
журавлик недорисованный
в тетрадке твоей живет.

Нет силы, что остановит
задуманное тобой:
мечтала стать астрономом,
выпало стать — звездой.

«Открою звезду, — говорила, —
чтоб свет ее голубой
священней, чем «Аве Мария»
волшебничал над душой…»

Таманская непогода…
Начало было светло:
звездочка — на погоны,
звездочка — на крыло.

Знала бы, Женя, как хочется
поддаться соблазну творчества
и, козыряя образами, доказать,
что ты —
одна из переселенок
на другие планеты,
что обитаема звезда твоя серебряная,
хотя, по науке, на ней жизни нету.

У меня навалом гипотез.
К примеру —
круговорот души в природе.
Душа не исчезает со смертью.
Значит, не умирает
и наша любовь
к Родине.
Разве может умереть любовь к Лермонтову,
к маме,
к Чистым прудам,
осыпанным листвой?..
Это, с одной стороны, называют бессмертием,
с другой стороны —
стало твоей звездой.
Все это относится к тому,
что человек не теряет,
а обретает.
Все это дается
раз в жизни
и навсегда!
….Наверняка,
наверняка она обитаема —
твоя необитаемая звезда…

Ничто в поэтической речи
в сравнение с тем не идет,
как падал над черною Керчью
горящий твой самолет.

Живая — уже неземная,
живая — еще не звезда,
живая, живая, живая
в горящих объятьях креста.

Небесная амазонка…
Ползет под тобой, склизка,
танковая колонна,
как сороконожка…

Никто уже не остановит,
ничто уже не спасет
бессмертный твой астероид —
смертельный твой самолет.

И где-то за горизонтом
сорвется, словно звезда,
журавлик недорисованный
с тетрадочного листа…

«Доченька моя, звезда,
неужели навсегда?..» —
мама станет у окна,
откуда доченька видна.

«Дочь верни, звезду возьми», —
обратится она к ветру.
«Дочь-звезду верни-возьми», —
обратится она к веку.