Алексей Улюкаев - Чужое побережье

Поэт в России

Больше? Меньше?

Поет Россини,

Любит женщин.

(А если спросите

Про Верди,

Скажу такое —

Не поверите.)

Полет валькирий

Переменчив,

Но постоянен,

Непреложен

Один бурьян

Над вечным ложем.

Над ложной?

Истинной могилкой?

Да я бы тоже

«Жив курилка»

Твердил бы,

Если б помогало.

Вот жил да был,

Да мало, мало!

Мила дуга,

От края

Небес протянутая сквозь снега

К другому краю

Подобьем рая.

Мела, рога

Трамвайных дуг свергая,

Метель,

Готовя нам постель,

Родная.

Елабуга,

Она ведь вот какая.

Нейдет сюда народ.

Нейдет,

Я знаю.

Там, кажется, «Ока»

На Каме?

Тоска,

Нашла коса

На камень.

Там гуси, тесно: пух,

Перо, перины.

Там места не находит дух

Марины.

Эта жизнь – ожидания зал.

Да и есть ли в ней что-нибудь, кроме

Дороги, плевков, вокзала. А вокзал

Сам своих мертвецов хоронит.

У Харона фуражка, как маков цвет,

Он животик наел не одним тобою.

Проверено: ни мин, ни мыслей, ни чувств нет.

Минеты – есть. А любовь вся осталась в Трое.

Стройся по́ трое, строй свою Трою, рой свой приют,

Свой ковчег – деревянной одежкой себя побалуй.

Стикс примет твой челн, но плата за каждую из минут

Твоей дрянненькой жизни отнюдь не покажется малой.

Эта жизнь – ожиданье (инь-янь:

Инь – за нас, янь – за фрицев-гадов).

Тело – тлен, дело – дрянь.

Что ты, милый, расстраиваться не надо.

Мы тебе приготовили лучшую из одежд,

Этот пурпур – он даже царям не снился.

Ты же сам говорил: был ты юным невежд —

Ой (ой-ей-ей!)

И тебе этот путь от утра до поминок все длился, и длился,

и длился…

Но конечен любой маршрут. Бесконечна тьма

За окошком вагонным. Вокзал растворится в дымке.

…А продуло тебя на санках. Помнишь, была зима?

Помнишь, катались – Оська, Алешка, Димка?

…И вот оно – открытие! – От крыш

Воздушной тетивой, тугой и тугоплавкой,

В июльский воздух брошен – и паришь,

Мечтаешь, грезишь – ангел на полставки.

И ты уже готов по ангельскому праву

Порядок навести, законы учредить.

Ты смел, и прям, и оч. скор на расправу,

И счастье общее, конечно, впереди.

Так размечтаешься в плену у грез невинных!

Но грезы коротки (июльская гроза!),

А следом настает черед раздумий длинных,

И правды, колкой, как песок в глазах.

Ну, понатужься, ну, ответь, малыш,

Готов ли ты, такая, в общем-то, козявка,

Сразиться с веком-волкодавом, с веком-шавкой?

Конечно, нет. Я лишь готов, как мышь,

Все грызть, и грызть, и грызть постылую удавку.

Сидеть тихонько, впрочем. Ведь по лавкам —

То у меня – сам-семь. Прости меня. Простишь?

Я не герой. Я лишь носитель грыж.

А за окошком крепкий материал:

Меркаторова карта – контуры, название Россия.

Кому пожаловаться мне на линии косые

Домишек, дыма, ливня, матерясь,

На злую беспредельность бытия

И на предельность осознания? Мессия?

Невыполнима миссия сия.

Сияет нимб, под нимбом-то пустоты.

А счастье нам отмеривают жмоты.

Счастливых россиян – как марсиан.

На Марсе будут яблони цвести —

Мы пели песни, в ямбе заходились.

Куда все это деть, скажи на милость?

Нет чтоб еще разочек мне вмастить

Предельность, беспредельность, так – болтливость…

Пожелай же ты мне

Безучастности, легкой походки,

Свежей водки (огурчики

Веруют в вечный рассол),

И чтоб, только приеду я в рай,

Мне оставили шмотки.

Мне бы лучше в своем:

Так я буду хорош новосел.

Пожелай Млечный путь

Мне заесть milky way\'ем,

Завяжи рюкзачок мой

Манером морского узла.

Ну, прощай – я спешу.

Я, надеюсь, поспею

На перрон,

На казанско-рязанско-за-райский вокзал.

И еще пожелай мне,

Чтобы плату Харон не накинул.

Две медяшки —

Должно бы хватить за глаза.

С глаз долой – две медяшки,

На сдачу – закуски и вина.

Новоселье. Спешу. Не нажимай тормоза.

Пожелай (je t\'aime) мне…

Нет в книжке моей самой главной страницы.

Ну, выбрось в окошко. Увы! Брысь! Лети!

Чому же ты плачешь, княгиня-зегзица?

Чому ж мне не плакать, чому ж не платить.

Я потно проснусь в лоскутном одеяле

(Я плотно поужинал, выпил – и в сон).

А как мы рубились на темной Каяле,

Об этом ни слова. Мальчишка! Гарсон!

Добавь нам по двести. Вот это, брат, дело!

…Но в полночь никто не приходит на зов,

А ты унеси мое бренное тело

Туда, где в обратку не ходит засов.

Пусть замысел скверен и шуточки плоски

(Не выправить златом плацкарту на рай),

Одежд цвета мела и цвета известки

Для этой загвоздки у нас через край.

Сожги, как сжигаются дести и доски,

Но только собакам меня не бросай

А нужно-то самую малость,

На радость мы младость займем.

Гляди-ка, немного осталось

Песочка в флаконце твоем.

Покуда, последней песчинкой,

Ньютона всемирного враг,

Я тщусь устоять на стремнине,

Пока не забили суглинком

Болтливый мой рот и в овраг

Не кинули бренное тело,

Я буду – хотя и несмело,

С оглядкой, а то наобум —

Вершить небессмертное дело:

Бумагу, пока не истлела,

Менять на березовый шум.

На звездной дороги извивы,

На кожу прохладную жен,

На ивы. На то и плакучие ивы,

Чтоб плакать над нами – такими наивными, —

Кто был предупрежден, но не вооружен.

Что же, начнем с мадеры? Мадера Крыма

Лучше исходной, а херес, куда как лучше

Он Ореанды, а будто бы олеандра.

И, если будет по жизни собачьей не песий случай,

Я угощу в июле под амбр лаванды.

Мы с сыновьями ходим до Балаклавы.

Сорок футов под бушпритом, а сколько еще под килем!

Там есть в море черная дырка – черный ход в Черном море

К русской подводной славе.

Двадцать миль от Фороса,

И, знаешь, на каждой миле

Краски такие, что держат крепче заставы,

Где погранцы прожорливы и ленивы,

Но не прозорливы.

Это, конечно, к счастью.