Татьяна Кузовлева - Одна любовь

Этот путь, это время и эту планету

В триединстве вобрать безоглядно спеша.

Я как будто забуду студёные ночи,

Нежность снега и вьюги настой колдовской,

Но окажется слишком короток и прочен

Поводок.

Он всегда у меня за спиной.

Потому и мечусь между тех, кто любимы, Где две суши одним океаном свело...

В нашей жизни, наверное, всё совместимо.

Но у каждого – время и место своё.

Каменный каньон,

Лос-Анджелес

Памяти Риммы Казаковой

Всю жизнь – как по лезвию бритвы.

Назад отводя локотки,

Ломала привычные ритмы,

Ловила движенье строки.

И в страстном сражении с ложью,

Её угадав за версту,

Одна, без страховки, без лонжи

Искала свою высоту.

И жизнь свою неудержимо

Сжигала, пока не сожгла.

Любима была, нелюбима.

Но главное всё же – была.

Но главное – не изменила

Ни сути, ни цели своей.

И всех, кто обидел, – простила.

И всё раздала из вещей.

И там, у Святого порога,

От плоти освобождена,

«Грешна ли?» – услышав от Бога,

Покорно ответит: «Грешна».

И прежде, чем снова вернётся,

Иные освоит пути.

А нам ещё только придётся

Всё это однажды пройти.

А нам ещё словом и взглядом

Искать на земле её след,

И видеть, и чувствовать рядом

Живой и немеркнущий свет.

Тамаре Жирмунской

1

…В пальто распахнутом по улице

Идёшь, подхваченная маем,

И лишь у горловины пуговица

Раскрылья лёгкие сжимает.

Короткой оттепели крестники,

Мы жили строчками крылатыми, —

Влюблённые, почти ровесники,

Сплочённые шестидесятыми.

Там вновь – весенняя распутица,

Вокруг то солнечно, то сумрачно,

Там ты опять идёшь по улице,

Слегка помахивая сумочкой, —

Несёшь средь говора московского

Лица рисунок романтический,

Как с полотна Боровиковского

Сошедшая в наш век космический.

2

Скупей улыбки, встречи реже,

Но всё же в сокровенный час

В кругу ровесников мы те же

И те же голоса у нас.

Мы пьём неспешными глотками

За то, что снова мы не врозь,

За лучшее, что было с нами,

За тайное, что не сбылось.

И блещут тосты, строки, взгляды, И смех взрывается, звеня…

Лишь зажигать огня не надо. Не надо зажигать огня.

Памяти Беллы Ахмадулиной

Иным елей на сердце – гром оваций.

Другим – в тиши плетение словес.…

Но как стихам без голоса остаться,

Серебряного голоса небес?

Без – льдинкою царапавшего горло…

Без – тело распрямлявшего в струну…

Как он звучал торжественно и горько —

Я ни один с ним голос не сравню.

В нём были беззащитность и отвага,

И плачу я, наверно, оттого,

Что – вот стихи. Их стережёт бумага.

Но голос, голос! – не вернуть его.

И полнолуние,

И тонкий плач койота,

И рвущийся с цепи у поворота

От запахов беснующийся пёс,

И тьма, что куст у дома поглотила,

И свет в окне, где тень твоя застыла,

И вырвавшийся, как из карантина,

Совы внезапно ухнувший вопрос —

Всё то, что было до сих пор ничейно,

Что не имело вроде бы значенья,

Вдруг обрело разгадку, смысл, свеченье:

Мир – это только наша плоть и кровь.

И мы – его бессмертье и движенье,

Его ядро, в котором исключенья

Немыслимы.

На всех одна любовь.

Каменный каньон,

Лос-Анджелес

Энергия любви и сила света —

Миропорядок изначально прост.

Не все вопросы требуют ответа.

Порой важней, что задан был вопрос.

…и никто не знает, чья это была вина.

Просто воздух убийства в парадном заночевал.

Просто громко стучала о волнорез волна,

Просто чаечьи горла пронзительный ор порвал.

Впрочем, может быть, это отчаянья женский крик

По убитому, или страсти последний стон.

Всё сошлось в одно: Ялта. Сцена. Соблазн. Тупик.

И кровавый дрожит у страсти в руках пион.

Ну а там, где соблазн и страсть, там судьба – мишень.

Там случайно смерть из случайного бьёт ствола.

И какая разница, ночь это или день,

Если жизнь осталась, а страсть из неё ушла.

Там случайно всё: шахматист, капитан, Она.

Капитанский сын с парабеллумом. Не хотел…

На троих мужчин – выпадает одна вина,

Каждый – сам по себе.

Но один на троих прицел.

Кто из нас подспудно смерти своей не ждёт?

Кто идёт домой, подворотен не сторонясь?

И никто не знает, чья пуля его собьёт

И что между ним и убийцей всегда есть связь.

И за всеми словами, так резко рвущими слух,

Пантомима ломает и сводит за актом акт.

И не важно – чайка кричит

Или мечется Бродского дух.

Просто смерть бывает случайной.

И это факт.

Когда на сцену вызван Ноль,

Сперва как плод воображенья,

Он так искусно входит в роль,

Что обнуляется мышленье.

И вот уже он не фантом —

Он ладно сбит и ладно скроен.

Он входит без стесненья в дом, —

А вслед за ним жильцов хоронят.

Его не распознать в лицо.

Изменчива его орбита.

Ноль – ёрник, и его лассо

Вкруг шеи вкрадчиво обвито.

И с ним вращение Земли

И звёзд небесное вращенье —

Всё чертит в воздухе ноли:

Ноль – Смерть. И тот же ноль – Движенье.

Живую душу взять – изволь!

(За мёртвые – в ответе Гоголь).

Пока летит в пролётке Ноль,

Дай мимо пролететь.

Не трогай —

Сшибёт. Погибнешь ни за грош.

А если и рванёшься следом,

Наткнёшься за углом на нож,

Застряв меж тем и этим светом.

Ни вера не спасёт, ни боль

За тех, кто жмётся у обочин,

И глянешь в зеркало – там Ноль

Подмигивает и хохочет.

А в парке ночном, когда запахи листьев остры,

Меня окружают в молчании справа и слева

Сатир, проступивший в проломе дубовой коры,

И вросшая в ивовый ствол непорочная Дева.

Он рвётся к ней с дуба, спеленат, распят, одинок,

Запутавшись в космах, пробив древесину бесстыдством

Весёлый Сатир, воплощённый соблазн и порок,

Пугающий Деву своим озорным первобытством.

Таинственно всё, что почти не реально на вид.

И жизнь многомерна, нам тьму превращений пророча.

Недаром под утро, потупившись, Дева молчит

И тёмный Сатир замирает лукаво до ночи.

Недаром так непредсказуемо сходятся в нас

И стыд, и порок, и гульба, и приверженность долгу.

Иначе зачем бы, зажёгшись в душе, не погас —

Огонь, без которого жить и темно, и без толку.

Иначе зачем бы жила в моём сердце вина

За всё, что случайно, к чему не подобрано слова,

За то, что до вдоха последнего обречена

Читать дальше