Рабиндранат Тагор - ...Это не сон! (сборник)

На звук его шагов Комола быстро обернулась, и глаза ее встретились с глазами Нолинакхо. От неожиданности ложка выпала из рук девушки. Тщетно торопилась она накинуть край сари на голову, совсем позабыв, что он обвязан вокруг талии. Когда же ей наконец удалось сделать это, Нолинакхо, озадаченный, покинул кухню. Девушка подняла оброненную ложку, руки у нее дрожали.

Когда Кхемонкори, закончив молитвы, заглянула на кухню, обед был уже готов. Комола вымыла и убрала все помещение, и оно сверкало чистотой: нигде не валялись ни обгоревшие щепки, ни очистки от овощей.

– Да ты, дорогая моя, истинная брахманка, – воскликнула довольная Кхемонкори.

Когда Нолинакхо сел обедать, его мать расположилась напротив него, а взволнованная Комола притаилась за дверью, стараясь не пропустить ни слова. Она боялась шелохнуться и замирала от страха, что обед не удался.

– Нолин, как тебе нравится обед сегодня? – спросила Кхемонкори.

Нолинакхо никогда не отличался разборчивостью в еде, и мать прежде не задавала ему подобных вопросов. Но сейчас он уловил в ее голосе особое любопытство.

Кхемонкори не знала еще, что Нолинакхо уже успел раскрыть ее секрет. С тех пор как здоровье матери ухудшилось, он много раз уговаривал ее взять кухарку, но Кхемонкори не соглашалась. Поэтому Нолинакхо обрадовался, увидев наконец на кухне незнакомую девушку. Разумеется, он не разобрался во всех тонкостях приготовленных кушаний, но с большим воодушевлением ответил:

– Изумительный обед, ма!

Его восторженный отзыв был услышан за дверью. Не в силах больше оставаться там, Комола прижала руки к груди, высоко вздымавшейся от волнения, и убежала в соседнюю комнату.

После обеда Нолинакхо, как обычно, отправился в свою комнату, чтобы наедине предаться размышлениям.

Вечером Кхемонкори позвала Комолу к себе и занялась ее прической. Покрасив пробор на голове девушки киноварью, она стала оглядывать Комолу со всех сторон, то так, то этак поворачивая ее голову. Комола сидела, смущенно потупив взор.

«Ах, если бы у меня была такая невестка!» – вздыхала про себя Кхемонкори.

Ночью у нее начался приступ лихорадки. Нолинакхо был очень встревожен этим.

– Ма, тебе нужно на некоторое время уехать из Бенареса. Здесь ты не поправишься, – сказал он.

– Нет, мой мальчик, – возразила Кхемонкори. – Я не покину Бенарес во имя того, чтобы продлить свою жизнь на каких-то несколько дней. А ты, дорогая, все еще стоишь за дверью? – обратилась она к Комоле. – Иди, иди спать. Нельзя же бодрствовать всю ночь. Я долго буду болеть, успеешь еще поухаживать за мной. Разве можно не спать ночами? Ступай и ты, Нолин, к себе.

После ухода Нолинакхо Комола присела на постель к Кхемонкори и принялась растирать ей ноги.

– Вероятно, в одном из рождений ты была моей матерью, – рассуждала больная. – Иначе почему бы вдруг всевышний наградил меня тобою? Знаешь, я до сих пор не пользовалась ничьими услугами. Но твое прикосновение действует на меня успокоительно. Странно, мне кажется, будто я давно знаю тебя, и потому не могу считать чужой. А теперь отправляйся спать и ни о чем не беспокойся. Нолин будет в соседней комнате. Когда я больна, он никому не позволяет ухаживать за мной – все делает сам. Я столько раз спорила с ним, но разве ему что-нибудь докажешь! Нолин обладает замечательной способностью: он может просидеть всю ночь без сна, и это на нем нисколько не отразится. Вероятно, потому, что ничто не может вывести его из душевного равновесия. Я же совсем другая. Ты, девочка, в душе, наверное, смеешься надо мной: опять она завела разговор о своем Нолине и теперь не скоро кончит. Но так всегда бывает, когда у матери единственный сын. А такой сын, как у меня, не у каждой матери! Сказать по правде, я порой думаю, что Нолин относится ко мне, как отец. Чем мне отплатить за всю его доброту! Опять я говорю о Нолине! Хватит на сегодня, так нельзя… Ты ступай… А то я не усну. Старики всегда так, если с ними кто-нибудь рядом, не могут удержаться, чтобы не поболтать.

На следующий день Комола взяла на себя все заботы по хозяйству.

Отгородив часть веранды, выходящей на восток, Нолинакхо отделал ее мрамором, и у него получилось что-то вроде молельни, там в полдень он предавался размышлениям. Войдя утром после купания к себе, Нолинакхо не узнал комнаты, чисто выметенной и прибранной; бронзовая курильница для благовоний блестела, словно золотая; пыль на полках была вытерта, а книги и рукописи аккуратно сложены. Вид заботливо убранной комнаты, которая сверкала чистотой в лучах утреннего солнца, наполнил душу Нолинакхо, только что вернувшегося с утреннего омовения, теплом и радостью.

Рано утром Комола сходила на Гангу и принесла Кхемонкори кувшин, наполненный священной водой.

– Ты одна ходила на Гангу! – удивленно воскликнула Кхемонкори, увидев Комолу. – А я проснулась и думаю, с кем бы мне послать тебя совершить омовение, ведь я больна. Ты такая молоденькая, идти одной…

– Мать, один из слуг моего дяди не может долго жить без меня и вчера вечером приехал сюда. С ним я и ходила, – объяснила Комола.

– Видно, твоя тетя о тебе беспокоится, раз послала слугу. Ну что ж, пусть он останется. Он будет помогать тебе по хозяйству. Где же он? Позови его сюда.

Комола привела Умеша, и он низко поклонился Кхемонкори.

– Как тебя зовут? – спросила Кхемонкори.

– Умеш, – ответил мальчик, и без всякой видимой причины его лицо расплылось в улыбке.

Кхемонкори тоже рассмеялась.

– Кто тебе подарил такое красивое дхоти?

– Мать подарила, – указал Умеш на Комолу.

– А я думала, Умеш получил его в подарок от своей тещи, – пошутила Кхемонкори, взглянув на девушку.

Умеш снискал любовь Кхемонкори и остался у нее в доме.

С помощью мальчика Комола быстро управилась со всей дневной работой, а затем отправилась в спальню Нолинакхо. Она сама подмела и убрала ее, постель вынесла на солнце. В углу комнаты валялось грязное дхоти Нолинакхо. Комола выстирала его, высушила и повесила на вешалку. Каждую вещь по нескольку раз протерла тряпкой, хотя они и без того были чистыми. У изголовья кровати Нолинакхо стоял платяной шкаф. Открыв его, Комола увидела, что он совсем пуст, только на нижней полке лежала пара деревянных сандалий. Девушка взяла их и прижалась к ним лицом. Потом, держа их у груди, словно ребенка, она краем сари вытерла с них пыль. Под вечер, когда Комола сидела у Кхемонкори, растирая ее больные ноги, в комнату с букетом цветов в руках вошла Хемнолини и низко поклонилась Кхемонкори.

– Иди сюда, Хем. Садись, – сказала Кхемонкори, привстав на постели. – Как здоровье Онноды-бабу?

– Он болен и потому не зашел к вам, – ответила Хемнолини. – Но сегодня ему лучше.