Юлия Мамочева - Душой наизнанку

Мерцаньем твоим напитавшись, сделался снег
Густым, точно сон.
Точно август.
Точно сметана.

Не оголяй понапрасну свою мечту,
Я её легче сама по глазам прочту,
Взглядом наощупь выхвачу между строк;
Не помогай. Будь снаружи бессрочно строг.

Выспренно раскрываться — равно рисковать;
Дримы стыдливей, чем горница, где кровать:
Им априори не цвесть — проходным двором.
В душу укромную пустишь ретивую рать —
Та разворотит доверья дверной проём;
Рота сапог, распоров до святилища дом,
В храме твоём надругается над ковром.

Сам не заметишь — а ворс-то завял да поник;
Дух обезбожен, как обожжённый язык.
Обезображенный дрим-то поруган, поруган…

…Будь изворотлив, пронырлив и многолик:
Обзаведясь артиллерией верных улик,
Уполномочься молчать омрачённо-грубым,
Уполномочься мычать, подражая трубам,
Но не пускай никого на священный родник!
Друг — самовольно, с мечом? Он казался другом.

Если же был — пусть не лезет, как вор во храм,
В душеньку — хам, пировать — неопрятно-упрям.
Пусть твои дримы, что драмы, читает сам —
Не по фальшивым афишам, но по глазам.

Ты, заклинаю, не мучь, не мочи мечту
Щёлочным светом, гулом по голым крыльям.
Прочь! — опорочит горячность фею бессильем,
Тем облачив обнажённую — в нищету.

Очертенев — никого не пускай за черту.

…
Не фасонить мечте
в неглиже —
чересчур нежна.
Кожу воздух оближет — она зацветёт водырями.
Береги мечту, будто история искажена:
И она горит героиней в твоей же драме!
Говори: «Это Бог мне! Блаженная жизнь! Жена!» —
Прочно пряча
за недоверчивыми дверями

Там, на дне души, где душисты свечами — зонги,
Где покойно, и тихо, и чисто, где час — намолен.
Ведь твоя душа глубока, как глаза беспризорника,
Как закутанный в материн голос закат над морем.

А по морю лавируют вольные каравеллы,
И на мачтах мечты раскрыляются парусами.
Сколько тех парусов? Как бы волны, кровясь,
                    ни ревели —
Не вместили б числа их, свечения б не описали.

Там ей будет сохранно, мечте, точно в тёплой
                     памяти —
Лику Бога да имени слишком любимой женщины.
Только не оголяй, умоляю, не дай пораниться.
Сокровенному — веришь ли? — проще всего —
                    обжечься.

Упиваться смешным превосходством — устань,
                     устань.
Безодёжно в колючем морозе — не стынь, не стой.
Нерестится ли месяц монистами звёздных стай?
Удивлённо глядишь. Больно воздух сегодня густой.

Он густой, как румянец под пыльным фарфором щёк,
Точно эти глаза, сквозь меня целовавшие даль.
…Мне сегодня сказали, что мир октябрит ещё;
Удивлённо гляжу: я-то думал, теперь — февраль.

Я уйду — на морозе останешься стыть одна,
Но за пыльною наледью вспыхнет небесная аль,
Стоит только назвать моим именем тёмную даль —
Ты получишь ответ и не будешь удивлена.

Кто-то шепчется на снегу —
Это мои следы.
Снег сегодня выел тоску:
Слеп, как дрёма, и сед, как дым.

Снег спросонья выпал, как шанс —
На дорогу, ведущую вверх…
Он укутал, бело-мышаст,
Землю в волчий мех.

Принародно принарядил,
Накружившись всласть.
Я сегодня долго бродил,
Не боясь пропасть.

Оттого-то теперь покрыт
Веской вязью весь —
В землю выплаканный навзрыд
Сон и сын небес.

В землю выплакан — лёг на ней,
От ступней бугроват:
Я сегодня блуждал вдоль дней —
То вперед, то назад.

Утомившись, присел на миг,
Как на сваленный дуб.
Слышишь, шёпотом снег дымит?
То века идут.

Сердце рёбра сдавили — столь сильно оно разрослось,
Мандариновым соком кровь потекла по жилам;
Мне свежо оттого, что по-прежнему нежно-живы
Те, с которыми встарь породниться душой довелось.

Bellaночью свит, ты явил мне свет, сальвадор; [3] Спаситель, слово латинского происхождения.
Или даже не свет: я не в силах спасаться светом.
Сквозь небесное сито солила наш разговор
Прошлогодняя осень, какая на всё — ответом.

Раззвонилась высшая просинь — по ком, по ком? —
Просыпаясь мукой
через частые звёзды-поры.

…Ночь снежила снаружи, а я зимовал под замком.
Ты курил — и кудряво по камере цвёл покой,
Без которого звери, наверное, роют норы.

Звери роют, а я не горю — подниматься с нар,
Мне бы — в небо глядеть, коль окно до поры прорыто.
Сквозь него ты влетел, сальвадор — соловьиный дар,
Лёг со мною серебряным телом ночной сюиты.

Нам на пару синелось дыханием звёзд впотьмах;
Ночь была в потолке — васильковым оконным
                    квадратом.
Мы лежали на нарах — ровно, рядком, брат с братом.

…Верно, пах я тюрьмой — как царевны в своих
                     теремах.

Мы чему-то с тобой хохотали — совсем как люди.
Ты курил,
и нутро домовины полнил
дымок.
В нём я радостно знал: тут наутро меня не будет,
И, упрям, как пророк, твёрдо ждал —
                 ступить за порог.

Ждут с подобной отвагой, что кровь превращает
                    в студень,
Только звери — освобождения из берлог.

Прошлогодняя осень твои просолила сказки,
Был ты — тень соловьиной трели, отцветшей давно.
Я на небо глядел — в васильковость мою —
                    без опаски;
Снегом сытно-сиятельным сыпало в нас окно…

А к утру появились Они,
скрежетнув засовом,
Затопив аритмией топота коридор.
И меня увели, как других уводили. Словом,
Ты, невидим, остался один, господин сальвадор.

Растворился в дыму отгремевший по мне приговор.
Ты явил мне свободу; с нею иду на костёр.

От ударов судьбы раскраснелась щека;
Не поддамся — не отверну!
…Ты хотела бы жизнь приручить, как щенка,
Я же — выиграть, как войну.

На кону — чистоумье? Коль я — на коне,
Кланом рухнет невзгод колоннада.
…Ты мечтаешь о тихом и ласковом дне,
Мне же дна — никакого не надо!