Лев Тарасов - Отрицательные линии: Стихотворения и поэмы

Нередко у Эдгара на коленях
Малютка засыпала, прислонившись
К плечу. Боялся он тогда нарушить
Её покой, она казалась хрупкой
И маленькой. Безмолвно любоваться,
Оберегая сон её, он мог часами.

Был день рожденья тётки. У неё
Собрались гости. В их кругу Эдгар
Казался мрачным. Он сидел с бокалом
Вина и про себя скандировал стихи.
Так далеко была Виргиния, что даже
С ней перекинуться единым словом
Не мог он, так докучны были гости,
Что сердце разрывалося от скорби.

Вдруг все заметили Виргинию, все потянулись
К ней, заговорили сразу: – Да она совсем
Невеста! Как она мила! Немного
И замуж выдадим её! – Все эти шутки
Измучили Эдгара. И когда малютка,
Смущенье поборов, сказала твёрдо,
Указывая на поэта мрачного: – Я буду
Только его невеста! – Все переглянулись
И долго хохотали. В этом смехе
Обидного немного было, но Эдгар
Смутился, он не смел поверить
Словам Виргинии. Они стояли вместе
Среди смеющихся гостей и ждали
Когда утихнет гомон…
Так слагалось
Повествованье о любви поэта.

Как трепетал он в тёмном коридоре
Пустом и длинном. Притаясь в углу,
Он думал: – тут пройдут убийцы вскоре
И труп его покинут на полу.
Все двери заперты, закрыты ставни плотно,
Мосты разведены, во рву шумит вода,
На оклик часовых стремится безотчётно
Его душа – и так идут года…
Он одинок давно, и служат лицемерно
Ему враги, и сам он поощряет ложь.
Часы бьют полночь. Их удары мерно
И глухо падают… Той пытки – не уйдёшь!
Он волен сам себя испытывать. От Бога
Ему дана неограниченная власть.
Судьба страны в его руках, и строго
Судить он должен, чтобы не упасть
Во мнении держав соседственных. Заставил
Он всех дрожать при имени своём.
Топорщится и поднимает плечи Павел,
Пока слагаются сказания о нём.
Он строит фантастические планы
И правит призраками. Как невнятный бред
Нагромождаются указы, и туманны
Деянья – и ни в чём порядка нет,
Всё перепутано. Дыханье смерти снова
Его страшит, он напрягает мозг
Полубольной, и силой подавляет слово.
Один в углу он словно топит воск
И полнится кошмарами . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Давно перепутал я символы веры
И церковь свою воздвигаю на зыбком песке.
Меня вдохновляют подвижников древних примеры,
Строгие лики икон я созерцаю в тоске.
Мучительны поиски мудрого Бога,
И нет надежды себя спасти.
Творю молитвы, шепчу: – Прости!..
В моей душе гнездится тревога.

Когда готовится война,
Скорее прозреваешь Бога –
И сердцу бранная тревога
В годину смуты не страшна.

На подвиг позовёт страна,
И будет суд свершаться строго.
В глухие дни погибнет много
Людей. Им будет смерть красна.

Мой Врубель, высказать тебе смогу ли
Всю горечь, что вольна сорваться с горьких губ.
Роится, разлетается, как мыслей улей,
Моё весёлое и звонкое – Могу!..
С утра гремлю заслонкой. Занят делом.
Заспан.
Наткнусь на заступ. Кто-то свет мне застит,
Глаза заслонит, спросит: Любит ли вас Пан?
Звучит свирель, и я опять во власти
Ночных напевов. Но подступит счастье
И полоснёт по горлу острой бритвой,
Или укажет кратко: Вскройте вены!..
О, нет! В своей я смерти не виновен,
Ещё пиджак мой кровью не закапан,
И ворон не кричит над отчей кровлей.
Все черви выпадут. Вся масть.
Взирает молча голый череп.
Живу давно с бубновой дамой
У самой городской черты.
Меня страшит десятка пик,
Восьмёрка треф. Судьба гадалка
Посмотрит скорбными глазами
В пустые, тёмные глазницы.
Мне самого себя не жалко.
Я ваш покорный, скромный ученик,
И не могу никак остановиться.
Вдруг сорвалось, нахлынуло Ночное.
Пахнуло степью. Гулко ржали кони.
К траве припал и долго бился инок,
И у него прорезывались рожки.
Узорны были травы. Плыли зори.
Цветы, как факелы, дымились и чадили,
Вытягивались тонкими свечами.
Не знаю сам, что сталося со мною.
Я звал любовь, покуда бредил Врубель,
И в зале было чадно от сирени
В цвету. Тут жизнь его пошла на убыль.
Забила Лебедь белая крылами.
Всегда так было. И всегда так будет.
Надеюсь, мне не изменяет память.

Что не существенно, то пресущественно
быть может.
Испепелён и переполнен пеплом страсти
Он и главу свою посыпал пеплом синим…
– Усталый друг наш духом изнеможет –
Так говорил изнемогавшему от власти –
– Его тревоги, как рукою снимем,
Он будет волен властвовать над плотью.
А мы встречать его готовились по платью.
Над мороком, широким взмахом крыл
Простёрт, он бронзу шумно отряхает.
Под тяжким взмахом крыл покорный засыпает.
Кто тайну тяжкую безумцу приоткрыл?
Его глаза расширены от боли
Он видит мир, как на ладони: горы
И реки синие венозных жил….
Ещё недавно он спокойно жил,
Ещё вчера он слушал разговоры
Своих друзей и не был вовсе болен.
Его болезнь!? Что может быть любезней
И обязательней для всякого поэта? –
Как хорошо переболеть любовью вечной
И знать, что будет сниться Беатриче.
Нам радостны воспоминанья детства!
Он, голову склонив и обхватив колени.
Провис в пространстве неподвижной глыбой.
– Когда бы встретиться с тобой могли бы
Мы скоро… – Запеклися губы.
Всё ж не из камня он. Однако точит камень
Седое время, обдувает ветер…
Друг, погоди, ты будешь снова с нами…

Как с ладони сдуну пустынь песок,
То пустынножителя в руках расцветёт посох.
Богом данное – древо зелёное.
В тех лесах избуду мои многие радости,
Во грехах погрязший в младости.
От гордыни мира скрытый,
Приму схиму в ските.
О, порывы благие, вы не вечно спите!..
Наяву я прозрел древо зелёное.
Так поёт душа, любовью дыша,
Для блага жива – благовестница –
Благолепная духу лествица.
От небес до земли настилается,
По ней ангел господень насылается.
А вокруг леса, где певчих птиц голоса,
Где дух медвян от душистых трав,
Где до смертного часа человек здрав,
От мира ограждён, к небесам вознесён.
Спаси, Господи, люди твоя!..

Так вот, когда остался я один
И сразу стал ненужным и ничтожным,
Вновь предался моим мечтам тревожным,
Преодолеть пытаясь тяжкий сплин.
Презрел людей, и в бегстве от любви,
Блуждал все дни в безжизненной пустыне.
Стремился дух к отверженной святыне –
И сердце задыхалося в крови.