Антонио Нобре - Мельник ностальгии (сборник)

Чу! Колокол звонит: то в сердце стон печали.

И в одиночестве застылом зазвучали
Воспоминания, мечты – летучий прах…
Ах, мавританочка – Коимбра, где ты, ах!
Дом золотой, где вдоль тропы цветёт татарник,
И песней соловьёв заполонён кустарник.

Твой это дом, и ты – сидящей у окна,
С улыбкой доброю своею мне видна.
Твой взгляд тревожный сквозь кустарника чащобу,
Следящий, как с утра спешил я на учёбу,
Чтоб дворик проходя, тишайший дворик ваш,
Как раз не угодил под чей-то экипаж.
Я вижу спаленку мою, всех комнат выше,
Воркуют голуби над ней, на самой крыше,
Часы, не торопясь, бьют глухо надо мной,
Как будто за стеной хрипит во сне больной.
И вижу я тебя январскими ночами:
При свете лампы шьёшь, порой же – со свечами.
И вижу я: твой сын, на ощупь он бредёт:
Тот взгляд невидящий, бровей крутой разлёт.
Прикрытый веками, как он сияет чисто
В очах у горлицы – цвет нежный аметиста.
Эмилио любим, с тобой тепло ему,
Да, этой горлице вольно в твоём дому.
И вижу девочку-дитя [1]я меж родными,
Чьё, нежного цветка, так мелодично имя,
Чьё имя, как твоё. Всё вижу, как вчера…
В пунцовом платье Мак идёт среди двора,
О, Маргарет [55], краса, цветущий алый мак!
Господь, позволь же мне её запомнить так!
И вижу взгляд, твой взгляд, о, свет благословенный,
Когда из церкви ты вернёшься от новены.
Под похоронный звон, под звон колоколов
Читаешь жития святых и часослов.
Привет студенческий – он для твоей кареты:
Плащи распахнуты, поклон, в руках – береты…
И вижу: Руй с тобой, твой сын – артиллерист,
И взгляд твой любящий – весь день слезой искрист.
И вижу я гвоздик благоуханных ноты:
По ним тебе играть мазурку и гавоты.
И вижу гнёзда: их надёжно дом хранит,
Там ласточки живут, весёлый клич звенит.
И вижу пруд, воды лазурно-чисты очи,
Лягушек жалобы, что изливают ночи,
И вижу рощи, где толпится беднота:
Ты смоквы всем даёшь, чтоб славили Христа.
И слышу экипаж звенит ночной, почтовый,
И вижу: стол накрыт в украшенной столовой.
И вижу я тебя: ты во главе стола,
Такая же, какой ты в эти дни была.
В глухом чепце, черты твои так величавы!
А локоны, как снег, они белы, кудрявы.
(На кладбище пойти – хоть прядку срежу я!)
И вижу Вашко[2], он серьёзен, грусть тая.
Благословенный дом!..

Оставь, себя не мучай.

Ведь в мире всё пройдёт, уйдёт с водой текучей,
И всё останется, и миру нет конца,
И бесконечна жизнь по замыслу Творца.
Всё вижу я окно, где ты стоишь – всё та же
(Но не секрет, что дом давно готов к продаже).
И Вашко тот же, грусть его из прежних дней
(Но, с кладбища придя, глядит ещё грустней).
И вижу спаленку, она осталась прежней
(Но помнится она мне всё же белоснежней).
Всё цело: и окно, и белый парапет
(Но я не тороплюсь теперь на факультет).
И в зале стол стоит, как встарь, красивый, длинный
(Но скатертью он не накрыт уже старинной).
На патине часов луч солнца не погас
(Но стрелки спят: на них один и тот же час).
И в лампе масло, и она глядится чинно
(Но свет её погас навек с твоей кончиной).
И дилижанс опять пройдёт, в тиши звеня
(Но не тебе смотреть на спорый бег коня).
Пройдут студенты вновь: в них блеск огня и пыла
(Но нет, не распахнут они плащей, как было).
И от новен идёт толпа людей других
(Тебя не вижу: нет уже тебя меж них).
И ласточки птенцов опять выводят вскоре
(Но трижды совершён их перелёт за море).
И погребальный звон в церквах по вечерам
(Но ты молиться не пойдёшь уже во храм).
Смоковницы твои, как встарь, близки к жилищам
(Но смоквы уж не ты теперь даруешь нищим).
Руй в форме воинской, ткань та же, не бледней
(Но знак отличия теперь иной на ней).
Лягушки всё кричат о боли, что есть мочи
(Но ты не слышишь их из мрака Вечной Ночи).
Эмильо скорбь унял и горе превозмог
(Но взгляд лучистый строг и очень одинок).
Ещё гвоздики здесь в саду посеял кто-то
(Другие ноты, не подходят для гавота).
Ещё я слышу плеск – рыдания пруда
(Но замутилась в нём с тех давних дней вода).
И Маргарет ещё – цветок, отрада взора
(Но прежний алый Мак, увы… уже сеньора).
Всё рдеют маки, всё дрожат в росе листы
(Но нет старушки, что польёт в саду цветы).
И ты, моя душа, ещё Долина боли
(Но лилиям не цвесть уже в моей юдоли).
Светает, я живу… (Но ты – уже мертва!)
Пройдя, пребудет всё…

Века летит листва…

Когда смеркается, в тот час священный,
Когда, светясь, молочница-луна
Приносит молоко в дома Вселенной…

В часы вечерние, когда земля, хмельна,
Чудесного ждёт с верой изначальной;
И любятся пичуги допоздна…

Когда в монастыре в наряд печальный
Закутаются грустные монашки,
Когда цветы творят обряд венчальный.

Когда волнистый свет зальёт овражки,
И с неба глянут очи водяные,
И разбегутся звёздные ромашки.

И в те часы, тревожные, больные,
Когда Вселенная под пеленой
Сама себе страшна в часы ночные;

Я на холме, сливаясь с тишиной,
Мог видеть светлую слезу святую
Созданий, что уходят в мир иной.

И в ночь одну, по миру разлитую,
Увидел новую звезду на сини,
Поэта душу, душу золотую.

Он умер, путь прервав на середине,
Угасло сердце нежное поэта
Мелодией в старинном клавесине…

В нём жили и Ромео, и Джульетта,
Он странным был творением земным,
Орёл с душой голубки, полной света.

Овеян ветром смерти ледяным,
Я думал: всё едино, хоть злословь,
Хоть слёзы лей под небом кружевным.

И Эулалия, его любовь,
В Долине слёз осталась под ветрами
Оплакивать потерю вновь и вновь.

Ах, если б меж последними дарами
Был саван из волос его любимой,
Когда в гробу лежал мертвец во храме.

Вот у окна в тоске неистребимой
Стоит она, а косы золотые,
Как дым, по ветру медленно клубимый…

О вы, любимые мои Плеяды!
Вы приходите ставить паруса
В лагуны, где купаются наяды!

О, птицы, сладки ваши голоса!
Вы, травами с его простой могилы
Украсив гнёзда, славьте небеса!

Голубки лунные, что были милы
Поэта сердцу, вы, что так высоко
Блуждаете, порой теряя силы,

Вы к ветру, что замедлит у флагштока,
Крепите крылья и сопровождайте
Певца в струях воздушного потока!

Певцу-герою почести отдайте:
Вот он идёт, воздушный и прекрасный
Средь пены ласточек… О, не рыдайте!

Девчушки машут, светел взор их ясный.
Они проводят странника с земли
В тот мир, земным законам неподвластный.