Константин Бальмонт - Том 3. Стихотворения

Сиянье возвышенных стен городских,
С числом их двенадцати врат,
Внушало пришедшему пламенный стих,
Включавший Восход и Закат.

В стенах золотилось двенадцать основ,
Как в годе – двенадцать времен,
Из ценных камней, из любимцев веков,
Был каждый оплот соплетен.

И столько по счету там было камней,
Как дней в семитысячьи лет,
И к каждому ряду причтен был меж дней
Еще высокосный расцвет.

Там был гиацинт, и небесный сафир,
И возле смарагдов – алмаз,
Карбункул, в котором весь огненный мир,
Топаз, хризолит, хризопрас.

Просвечивал женской мечтой Маргарит,
Опал, сардоникс, халцедон,
И чуть раскрывались цветистости плит,
Двенадцатиструнный был звон.

И чуть в просияньи двенадцати врат
На миг возникали дома,
Никто не хотел возвращаться назад,
Крича, что вне Города – тьма.

И тут возвещалось двенадцать часов
С возвышенных стен городских,
И месяцы, в тканях из вешних цветов,
Кружились под звончатый стих.

И тот, кто в одни из двенадцати врат
Своею судьбой был введен,
Вступал – как цветок в расцветающий сад,
Как звук в возрастающий звон.

– Что было у вас за пирами?
– Цветочные чаши, любовь.
– Что выше? – Все звезды над нами.
– Что в чашах? – Поющая кровь.
– Своя иль чужая? – Смешались.
– А песни? – Всегда об одном.
– В какой же стране вы остались?
– Осанну, Осанну поем.

Мы уйдем на закате багряного дня
В наш наполненный птичьими криками сад.
Слушай их, меж ветвей. Или слушай меня.
Я с тобой говорю – как они говорят.

Миновала зима. И в воздушность маня,
Это – сердце душе говорит через взгляд.
Эти птицы поют о дрожаньях Огня.
Их понять торопись. Пропоют, улетят.

Мы вольные птицы, мы дважды рожденные,
  Для жизни, и жизни живой.
Мы были во тьме, от Небес огражденные,
  В молчаньи, в тюрьме круговой.

Мы были как бы в саркофагной овальности,
  Все то же, все то же, все то ж.
Но вот всколыхнулась безгласность печальности,
  Живу я – мой друг – ты живешь.

Мы пьяность, мы птицы, мы дважды рожденные,
  Нам крылья, нам крылья даны.
Как жутко умчаться в провалы бездонные,
  Как странно глядеть с вышины.

Душа откуда-то приносится Ветрами,
  Чтоб жить, светясь в земных телах.
Она, свободная, как вихрь владеет нами,
  В обманно-смертных наших снах.

Она как молния, она как буревестник,
  Как ускользающий фрегат,
Как воскрешающий – отшедших в смерть – кудесник,
  С которым духи говорят.

Душа – красивая, она смеется с нами,
  Она поет на темном дне.
И как приносится, уносится с Ветрами,
  Чтоб жить в безмерной вышине.

Летом, в месяце Июле,
В дни, когда пьянеет Солнце,
  Много странных есть вещей
  В хмеле солнечных лучей.
Стонет лес в громовом гуле,
Молний блеск – огонь червонца.
  Все кругом меняет вид,
  Самый воздух ум пьянит.

Воздух видно. Дымка. Парит.
Воздух словно весь расплавлен.
  В чащу леса поскорей,
  Вглубь, с желанною твоей.
В мозге нежный звон ударит,
Сердце тут, а ум оставлен.
  Тело к телу тесно льнет.
  Праздник тела. Счастье. Вот.

Ночь приходит. Всем известно,
Ночь Иванова колдует.
  Звездный папоротник рви.
  Миг поет в твоей крови.
Пляшет пламя повсеместно.
Мглу огонь светло целует.
  Где костры сильней горят,
  Ройся глубже, вспыхнет клад.

Хорошо цветут цветы, украшая сад.
Хорошо, что в нем поспел красный виноград.
Был он красным, темным стал, синий он теперь.
Хорошо, что вход раскрыт – что закрыта дверь.

Чрез раскрытый вход вошел жаждущий намек.
И расцвел, и нежно цвел, между нас цветок.
Виноград вбирал огни. Будет. Суждено.
Счастье. Дверь скорей замкни. Будем пить вино.

Пчела летит на красные цветы,
Отсюда мед и воск и свечи.
Пчела летит на желтые цветы,
На темносиние. А ты, мечта, а ты,
Какой желаешь с миром встречи?

Пчела звенит и строит улей свой,
Пчела принесена с Венеры.
Свет Солнца в ней с Вечернею Звездой.
Мечта, отяжелей, но пылью цветовой,
Ты свет зажжешь нам, свечи веры.

Пусть Хаос хохочет и пляшет во мне,
Тот хохот пророчит звезду в вышине.
Кто любит стремительность пенной волны,
Тот может увидеть жемчужные сны.

Кто в сердце лелеет восторг и беду,
Тот новую выбросит Миру звезду.
Кто любит разорванность пляшущих вод,
Тот знает, как Хаос красиво поет.

О, звезды морские, кружитесь во мне,
Смешинки, рождайтесь в рассыпчатом сне.
Потопим добро грузовых кораблей,
И будем смеяться над страхом людей.

Красивы глаза у тоскующих вдов,
Красиво рождение новых цветов.
И жизни оборванной белую нить
Красиво румяной зарей оттенить.

Пусть волны сменяются новой волной,
Я знаю, что будет черед и за мной.
И в смехе, и в страхе есть очередь мне,
Кружитесь, смешинки, в мерцающем сне.

Скрипку слушал я вчера
О, как звонко трепетала,
Человечески рыдала
Эта тонкая игра.

В нарастающем ручье,
Убедительном, разливном,
Так мучительно призывном,
Дух подобен был змее.

Бриллиантовой змеей
Развернул свои он звенья,
Вовлекал в свои мученья,
И владел моей душой.

И пока он пел и пел,
Увидал я, лунно-сонный,
Как двойник мой озаренный
Отошел в иной предел.

Был он в море белых роз,
С кем-то белым там встречался,
С ярким звуком оборвался,
И вернулся в брызгах слез.

Золото лучистое я в сказку хороню,
Серебро сквозистое приобщаю к дню.

Золото досталось мне от Солнца, с вышины,
Серебро – от матовой молодой Луны.

Песнь моя – разливная, цветут кругом луга,
Сказку-песнь убрал я всю в скатны жемчуга.