Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

Чем жарче чувства в тайниках души,
Тем больше тянет отдохнуть в тиши.
Так и меня — чуть нос я с горя вешал —
То линь, а то старик Аксаков тешил.
Пускай смеются! Не один мудрец,
И даже царь, забыв про свой венец,
Под вечер иль пред солнечным восходом
Сидел с удой, кристально чистым водам
Всё отдавая, что тревожит ум, —
И горечь славы, и бессилье дум.

В тумане Темзы и над тихим Доном,
Над океаном, будто жизнь, бездонным,
На озере, где Пушкин отдыхал
И доброго Вергилия читал,
На стынущем от холода Амуре,
На берегах таинственной Миссури,
В краю галушек, крепких варенух
(Увы, мифическом!), — рыбацкий дух
Не угасим. Ужение пристало
Всем — от сапожника до генерала.

Синеет утро, и роса горит,
Волна с волной еще не говорит,
А мы сидим, следя за поплавками,
И только тишь да небеса над нами.

Вот за густой осокой поплавок
Лег — задрожал — поднялся — вновь прилег,
Рука, дрожа, удилище хватает,
И линь зеленый воду рассекает
И, только-только не порвав лесу,
Весь золотясь, трепещет на весу…
«Тихонько! Легче!» — шепчешь ты со страстью,
Как собственному, рад чужому счастью…
Конец борьбе. Дымки от папирос
Плывут, синея. Ветерок донес
К нам кряканье чирков меж тростниками…
И только тишь да небеса над нами.

На кольях над водой стоит шалаш.
Весь камышом пропах закуток наш,
В нем тень, покой и сумрак первозданный.
Дениса поджидая и Богдана,
Мы прилегли и, выпив по одной,
Нырнули в легкий сон, как в мир иной.
Не сон, а грезы, и не жизнь, а волны,
Не мысли — облачка́, что ветром полны
И тают в излученье золотом,
Как чистый дым над жертвенным огнем.
Крепчает ветер, за волною мчится, —
Догонит ли?
А нам покойно спится
В пахучей колыбели над волной,
К тому ж мы пропустили по одной!

Трещит мороз, — с утра он круто взялся.
Я зря весь день за зайцами гонялся,
Зато в душе сверкающий снежок
На муки все, на все волненья лег.
Поужинав, у печки мы, без света,
Сидим, как Робинзон в пещере; лето
Мы вспоминаем и заводим спор,
Затеяв свой, рыбацкий, разговор.
А на стене не счесть на полках тесных
Поэтов именитых и безвестных:
С Гомером рядом дремлет здесь Бодлер,
Хоть нынче много ближе нам Гомер.
Но есть еще там полочка иная:
Не Малларме там красота больная,
Не милый Диккенс, тот, что жизнь любил,
Уютное гнездо себе там свил, —
Нет! Полку ту украсил книжкой дивной
Барон Черкасов, старый и наивный.
Там и Аксаков, там и Плетенев,
Там «сазанятник» гордый Сибилев
(Возможно, и не всем они известны,
Но рыбаками чтимы повсеместно).
Там блёсны, поплавки, набор крючков —
Дружки немые братьев-рыбаков.
Та полка средь других — как среди жита
Наш скромник василек, росой омытый, —
Кого гнетет людское зло, для тех
Она родник веселья и утех.

Вот так-то на досуге, без усилий,
Слагаю я стихи в старинном стиле;
А ты их, брат, хоть изредка читай
И, вспомнив то, что было, — помечтай.

О муза! Снова ты со мною!
А я уж думал — стороною
Берлогу обойдешь мою!
И снова стал я сребролуким,
И вдохновенным верю звукам,
Как ты слезе, что я пролью!

Невидима и невесома,
Ты — как раскат святого грома,
Как влага высохшей земле.
Тебе несу я, поверяю
И радость нежную без края,
И поздних сожалений плен.

Стоит, как ангел, надо мною,
Ласкает доброю рукою,
Готова слушать и прощать…
Моя родная, будь же рядом,
Не покидай, позволь хоть взглядом
Коснуться твоего плаща.

На свете есть певучий Лангедок,
Цветет Шампань во Франции веселой,
Где в солнце тонет каждый городок
И в пышных лозах утопают села.

Марсель, где опьяняет моря шум;
Париж, где вечно молод дух гамена;
Прованс, где жив Доде веселый ум,
Где на охоте встретишь Тартарена.

Есть остров, где Шекспир увидел свет,
Где Диккенс улыбался сквозь туманы, —
А там, в Сибири, стынет волчий след,
В Сахаре проплывают караваны.

О, мир, где песни девушек звучат
Под сладостной, под виноградной сенью!
Благословен да будет виноград,
Осенний плод весеннего цветенья!

Хотя б во сне увидеть снова
Великолепие колонн,
Прохладу мрамора сквозного,
Очарование мадонн!

В одежде белой Дездемона
Вверху на лестнице стоит —
Из лепестков зари корона
На голове ее горит.

Вода канала плещет ярко,
Там отражен закат в огне,
И голуби святого Марка
Уснули в синей тишине.

Ты руки, лилия, простерла,
Твои глаза любви полны.
Плывет, плывет воитель черный
В твой мир душевной белизны!

Хотя б во сне — увидеть дальних
Краев счастливый небосклон
И очи радостно-печальных
Белоодеждных Дездемон!

Домов ажурные фасады,
И каждый камень — вечный след
Былой любви, былой отрады,
Ушедших лет, бессмертных лет.

Огни кафе под сенью зыбкой,
Сны наяву, Рембо, Рабле,
И кто-то странною улыбкой
Зовет к неведомой земле.

Виденье легкое Версаля,
И алость губ, и рокот труб,
Пусть скрипки плачут, сердце жаля, —
Их терпкий яд мне мил и люб.

Ты выпил самогона кварту
И возле бочки в луже спишь, —
А где-то голуби, мансарды,
Поэты, солнце и Париж!

С темно-красной розою в руке,
Арлекин на пьяном карнавале.
Лоб и щеки в белом порошке,
А в глазах — томление печали.

Ведь нелепо мучиться тоской,
Ведь нелепо розой любоваться!
Разве лишь сегодня род людской
Научился есть и целоваться?

Он хохочет, чтоб не зарыдать,
Он смешные принимает позы, —
Но не хочет никому отдать
Арлекин своей кровавой розы!

Носил я браконьера лук тяжелый
В лесах привольных Англии веселой,
Бродил в обличьях разных много дней,
Толкаясь средь шутов и королей.

И, на пенек усевшись средь поляны,
Я властно вызывал их рой туманный,
Даруя четкость смутным их чертам, —
В мгновенном дал присущее векам.

Актер, мыслитель, фантазер, гуляка,
В обвалах слов я извлекал из мрака
Жестокость, ревность, муку, гнев, любовь,
Характеры, где стынут сталь и кровь.