Сергей Юрьев - Осколок зеркала (сборник)

И мы не одиноки в черном списке –
Религии, идеи, корабли,
Которым век отказывал в приписке
Ко всем портам и неба, и земли.

Нет, это сочинили не поэты,
Нет, мы не миф, не присказка, не сон.
Всем временам даны свои приметы,
Лишь мы одни – примета всех времен.

За старой каменной стеной
Рассветно-розового цвета
Твой город поражен чумой,
Спасенья нет – ты знаешь это.

Не слышно гомона дворов,
Лишь чей-то стон – всё выше, выше…
Из подчинения ветров
Все флюгера на башнях вышли.

Покинем гиблые места,
Хоть это и до слез непросто,
Озлобленная доброта
Куда бессильней доброй злости.

Кто будет бог, а кто пророк,
Не важно… Мы пойдём по жизни
Туда, где нет ещё дорог,
Погрязшие в идеализме.

Что нам терять в судьбе своей…
В отпетом и воспетом мире
Мы не нашли себе цепей,
Не завели себе кумиров.

Пусть наяву не будет снов,
Зато мы будем в отдаленье
От зачумленных городов
С обезумевшим населеньем.

Под небом, расчлененным на куски,
Бредет земля через пространство вброд,
Давно устав от страха и тоски
И ожиданья завтрашних невзгод.

Полнаселенья, головы задрав,
Высматривают что-то в вышине,
И кто-то будет безнадежно прав
В том, что остался верен тишине.

А прочие собьются в тесный круг,
Не пожелав смотреть со стороны,
Как все надежду покупают с рук,
Хотя и с рук дороже госцены.

Мир – как табун безумных лошадей,
Где каждый от отчаянья готов
Надежду пить с ладоней у друзей,
Надежду пить с ладоней у врагов.

И никому отказывать нельзя,
И будет мир надеждой сыт и пьян,
И вязкой тьмой окутает глаза
Чернеющий от копоти туман.

Пусть мир похмельный встанет поутру,
Пусть впору петь не песни, а псалмы,
Мы снова вступим в вечную игру,
Которую придумали не мы.

Снега выпадают, и тают снега,
Рождаются люди, и люди уходят,
Становится тесной любая свобода,
Становится праздной любая тоска.

Войною идут на отцов сыновья,
А старая вера – на новую веру,
Дверными цепочками лязгают двери
За тем, чья правда уж слишком права.

Конечно, молчащие будут правы
В своём необузданном знании меры,
Считая находки, считая потери,
Считая, что нам не сносить головы…

Пусть память в загуле, а время в бегах,
Я чувствую ветер – мы рубим канаты!
И будут восходы, и будут закаты,
Снега выпадают, и тают снега.

Время не бросает нас, а кружит,
Мы не делим ни любовь, ни власть
В спорах бесконечных и ненужных,
В спорах не спасительных для нас.
Пусть не всех нас делает счастливей
Ничего не значащая ложь,
Каждый день по-старому наивен,
Каждый день по-новому хорош.
Слишком поздно или слишком рано
Наши дни являются на свет…
В каждом не загаданном желанье
Спрятан одинаковый ответ.
Память – не в тоске об уходящем…
Пусть уж боль и счастье напоказ
В спорах бесконечных и пьянящих,
В спорах не спасительных для нас.

Есть четыре стены, между ними четыре угла,
Телевизор в углу, в том, где раньше висели иконы,
По-хозяйски расставлены тонкие ножки стола,
И людей толкотня где-то там, далеко под балконом.
Только в мире давно уж нет веры большим городам,
И едва обозначит рассветом домов очертанья,
Мы однажды уйдем к незнакомым пока берегам,
Если только, конечно, не верить ничьим предсказаньям.
Ветер смоет следы наши в серой дорожной пыли
К стародавним, заросшим, забытым людьми переправам,
В край, где жизнь человечью нельзя разменять на рубли,
Где на совесть и честь суета не находит управы.
Мы не знаем молитв, только это как раз не беда,
Восклицаньям вдогонку негромко шуршат причитанья,
И за нашей спиною погасят огни города,
Если только, конечно, не верить ничьим предсказаньям.
Мы оставим пророчества все толкователям снов,
Да о чем говорить, ведь ничто в этом мире не ново,
Но мы вспомним значенье когда-то разменянных слов –
Сотворение мира всегда начиналось со слова.
Начинается день, и в пути мы встречаем восход
Над эпохой, которой никто не придумал названья,
Над прекрасной эпохой, которой конец не придет,
Если только, конечно, не верить ничьим предсказаньям.

Мы уходим в предутренней мгле,
Не читая слепые приметы,
На восход, подаривший земле
Молодую религию света.
И пророки походных колонн
Сочиняют под скрежет тележный
Философию праведных войн,
Философию нежности грешной.
Купол ночи зажжен изнутри,
Горизонт лег последим порогом,
И в огонь сумасшедшей зари
Упирается лента дороги.

Ни болью, ни страхом, ни верой
Меня не изгнать из страны,
Которую памятник серый
Хранит от войны до войны.
Под этой рукой всемогущей,
Умелой и мертвой рукой
Мы строили райские кущи,
Мы строили вечный покой.
И тысячи бронзовых пугал
Не дремлют, никто не забыт
Забвением, загнанным в угол,
Одетым в бетон и гранит.
Над домом дарующих блага
Властителей мыслей и тел –
Кровавые сполохи флага,
Восход вызывающе бел.

В каком-нибудь вестфальском старом замке,
Что помнит первых Штауфенов тени,
Что скуплен на корню каким-то янки,
Шатаются без дела привиденья.
Забыв генеалогию свою,
Они промеж собою выясняют,
Чей дух был в теле внука Барбароссы,
Который на турнире сокрушил
Семь рыцарей английских или датских,
А может – семь племен индейцев сиу,
А может быть – семь русских броненосцев,
Затопленных у острова Цусима,
А кто не верит – может посмотреть.

В каком-то городе провинциальном,
Где к ночи свет в окне – такая редкость,
А фонари на улице побиты
Еще две революции назад,
Бредет подслеповатый караульщик
И вновь кричит: «В Багдаде всё спокойно!»
И лупит колотушкой что есть сил,
Чтоб горожане мирно засыпали,
Поверив, что в Багдаде всё спокойно,
А раз спокойно где-то, то и здесь
Всё может быть спокойно этой ночью.