Дмитрий Кедрин - Избранные произведения

Однако же долгонько за свечой
Ходила ты в плавучую лавчонку!

Простите, сударь, грех невольный мой.

Какой тут грех! Ты, Стоффельс, не девчонка.
Мы выросли из тех прекрасных лет,
Когда ходить за юбкой нас учили…
(Обнимает ее.)
Опять была на покаянье?

(уклоняется от его объятий)
Нет.

Ты нынче что-то немногоречива
И нелюдима сделалась с тех пор,
Как этот поп лишил тебя причастья.

Вас тяготит ужасный мой позор,
И я вам приношу одно несчастье,
Я это знаю и уйду от вас.

Не покидай меня в моей пустыне!
Нет Саскии, и Титус мой угас…

Зато господь вас, барин, не покинет.

На что мне он! Когда б не ты со мной,
Я умер бы, больной, гонимый, нищий.
А ты, открыв торговлю стариной,
Взяла меня, дала мне кров и пищу,
И труд, и жизнь…

Нет, сударь, я уйду.

Опять всё то же! Но сознайся: чем я
Не мил тебе?

Я приношу беду.
На мне лежит проклятье отлученья.

Заладила! Послушай: я не врал
Тебе ни разу, а живем мы — годы.
Так вот, клянусь: чем больше я терял,
Тем больше я имел.

Чего?

Свободы!
(Снова обнимает Хендрике.)
Не уходи! Я буду одинок!
Так одинок, как труп на шумной тризне!

(торжественно)
Примите же страдальческий венок, —
Сей тяжкий ключ блаженства вечной жизни.

Ах, как тебя сломили эти псы!
Не нервничай. Забудь про всё, что было.
Погладь мои солдатские усы,
Как ты когда-то гладить их любила.
Прижмись покрепче к моему плечу.
Долой врагов с их клеветою мутной!
Сейчас, родная, я зажгу свечу.
(Зажигает.)
Смотри, голубка, как у нас уютно.

Какой уют? Всего лишь — нищета!

В иных дворцах мне было боле сиро.
(Целует Хендрике.)
Ведь очертанья маленького рта
Волнуют слаще всех сокровищ мира!

(вырываясь)
Не надо, барин! Ради всех святых!
Мне запретили это!

Ах, иуды!
Дитя мое, как ты боишься их!..
Ну, ладно. Успокойся. Я не буду.
(Отходит от Хендрике.)
Да, кстати, Стоффельс: наши чудаки
В гостиных вводят на тюльпаны моду.
Тюльпанами забили парники,
Тюльпанами забили огороды.
Я тоже для тебя купил один,
Хоть мне сдается, — роза благородней.
(Берет с постели тюльпан и подносит Хендрике.)
Смотри, какой нарядный господин!
Совсем как принц, что приходил сегодня.
Как лепестки он пышно распростер
И весь дрожит, как розовое знамя.
(Любуется тюльпаном.)
Он на костер походит…

(в ужасе)
На костер?!

Ну да: на пламя… Что с тобой?

На пламя?!
(Бросается к двери.)

(удерживая ее)
Куда же ты!.. Любовь моя!.. Сестра!..
Мы выбросим его… Другим подарим…

(вырываясь)
Простите, сударь!.. Я боюсь костра!..
Я ухожу от вас!.. Прощайте, барин!
(Убегает.)

Я к вам не вовремя?

Нет, нет… садись…
Я рад потолковать с единоверцем…
(Растирает рукою грудь.)

Как вы бледны! Вы вовсе извелись!

Так. Пустяки. Немножко болен. Сердце.

(подает ему пакет)
Вот, сударь, краски вам.

Я гол и бос,
Чем мне платить?

Оставьте, ради бога!
Я сепию и сажу вам принес,
Да жженой кости раздобыл немного…

Ага, — и жженой!

Вы довольны?

Да.

А светлых нет, хоть у других проверьте.

Их мне не надобно. Тащи сюда
Все краски старости, все краски смерти.

Вот это мастерская! Прямо смех!
Лохмотья, ветошь, грязные стаканы…
А всё ж Рембрандту, одному из всех,
Нанес визит наследный принц Тосканы.
Не пожалею про заклад руки,
Что это — признак близкого успеха,
И, значит, вновь к нему в ученики
Втереться надо мне, других объехав,
Да что-то долго нету старика!
Придется мне, пожалуй, через сутки
Наведаться вторично, а пока
Неплохо бы сыграть такую шутку.
(Берет кисть и рисует на полу монету.)
Вот нарисую золотой флорин
Здесь на полу и дам скорее тягу.
Воображаю, как, подвох открыв,
Рассердится подслеповатый скряга!

Весь город обошел, а что за толк?
Лишь так устал, что сердце бьет, как молот.
Никто, Рембрандт, тебе не верит в долг,
Четвертый день твой собеседник — голод.
Как быть тебе?
(Замечает нарисованную на полу монету.)
Однако же постой!
Я, видно, брежу: не флорин ли это?
Мне повезло! На этот золотой
Я холст куплю для нового портрета.
(Хочет поднять монету и видит, что она нарисована.)
Так это шутка? Кто ж ко мне проник
И разыграл такую злую шутку?
Ах, если б знал безжалостный шутник,
Как мне сегодня тягостно и жутко!
Я одинок и болен, слаб и сир,
Глаза не видят, сердце жить устало.
(Подходит к окну, смотрит на город.)
Спят небеса. Спит равнодушный мир,
Спит Амстердам на ста своих каналах.
Мой Амстердам! Мне без него и дня
Прожить невмочь! Тут на любом канале
Мне каждый мостик близок! Тут меня
Любили, ненавидели и гнали.
Плывущих лодок дремлют огоньки,
Часы на башне полночь бьют в дремоте,
Спят бюргеры, надвинув колпаки,
Спят нищие, закутавшись в лохмотья.
Ночных мышей скребущий, робкий звук
Один тревожит тишь убогой кельи.
Спит хитрый Сикс и громогласный Кук,
И демоны стоят над их постелью.
Я одинок: спит Саския в гробу,
Спит рядом с нею Титус на кладбище,
И, ожидая ангела трубу,
Спит Хендрике в своей могиле нищей.
Над спящими колокола звенят,
Звезда в ночи падучий след свой чертит…
Лишь я не сплю… Но вот уж и меня
Забрала сладкая зевота смерти.
(Подходит к портретам и обращается к ним)
Родные тени! Заклинаю вас
Моей любовью — золотым оружьем:
Сойдитесь в этот одинокий час
Ко мне, живому, на прощальный ужин!
(Ставит портрет Саскии на стул у стола.)
Ты, Саския, на Стоффельс не сердись,
Не мучь ее ревнивыми словами.
(Ставит портрет Хендрике на другой стул.)
Ты, Хендрике, с хозяйкой помирись
И рядом сядь. Да будет мир меж вами!
(Ставит портрет Титуса между ними.)
Я, Титус, место и тебе нашел!
Сегодня мы невидимые брашна
Поставим тесно на широкий стол
И запируем весело!