Владимир Лифшиц - Избранные стихи

«Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила…»
Косоприцельным огнем бил из дворца пулемет.
Мы, отступая последними, в пушкинском парке
Деву, под звяканье пуль, в землю успели, зарыть.

Время настанет — придем. И безмолвно под липой
столетней
Десять саперных лопат в рыхлую землю вонзим.
«Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой» —
Льется, смывая следы крови, костров и копыт.

Вы мне напомнили о том,
Что человеку нужен дом,
В котором ждут.

Я сто дорог исколесил.
Я молод был. И я спросил:
— Быть может, тут?..

Не поднимая головы,
— Быть может, тут, — сказали вы, —
Смеяться грех…

Война… И тяжкий ратный труд.
И кровь… Но дом, в котором ждут,
Он был у всех.

Я, как и все, в пути продрог.
Он полон был таких тревог,
Он так был крут…

Стою с котомкой под окном.
Открой мне двери, милый дом,
В котором ждут.

В воскресный день
К воротам подъезжает
Вместительный лазоревый автобус,
Похожий на прогулочную яхту.
Такие ходят лишь по воскресеньям…
В него садятся женщины
В косынках
Из легкого, как ветер, крепдешина,
Мужчины в пиджаках и белых брюках,
Девчонки, голенастые как цапли,
И хорошо умытые подростки,
Солидные, с платочками в карманах…

Свершается воскресная прогулка
К местам боев.
Езды не больше часа.
Летят столбы,
И загородный гравий
Под шинами хрустит на поворотах…

Меня сегодня тоже приглашали.
Я отказался —
Вежливо и твердо.
Во мне укоренилось убежденье:
Места боев — не место для прогулок.
Пусть я не прав, —
Я не хочу увидеть
В траншее, где погиб комбат Поболин,
Консервный нож, пустую поллитровку
И этикетку «Беломорканала».
Пусть я не прав,
Но я сочту кощунством
Девичий смех в разрушенной землянке,
Где веером поставленные бревна
О многом говорят глазам солдата…

Я знаю, что со мною на прогулке
Здесь были бы трудящиеся люди,
Хлебнувшие в войну немало горя,
Товарищи, сограждане мои.
Но мне не нужно камерной певицы,
Воркующей с пластинки патефона,
И разговор о солнечной погоде
Я не смогу достойно поддержать…

Когда-нибудь я снова буду здесь.
Не через год,
Не через десять лет,
А лишь почуяв приближенье смерти.
Ни поезд,
Ни лазоревый автобус
Под Колпино меня не привезут.
Приду пешком
В метельный серый день
И на пути, ни разу не присяду.
Приду один.
Как некогда. В блокаду.
И дорогим могилам поклонюсь.

Был до войны у нас актер,
Играл на выход а х.
Таких немало до сих пор
В различных городах.

Не всем же Щепкиными быть
И потрясать сердца.
Кому-то надо дверь открыть,
Письмо подать,
На стол накрыть,
Изобразить гонца.

Он был талантом не богат,
Звезд с неба не хватал.
Он сам пришел в военкомат,
Повестки он не ждал.

Войны
Железный реквизит
И угловат и тверд.
Военный люд.
Военный быт.
Массовка — первый сорт!

Под деревушкой Красный Бор
Фашисты бьют в упор.
Был до войны у нас актер
(Фашисты бьют в упор…),
Хоть не хватал он с неба звезд
(Фашисты бьют в упор…),
Но встал он первым в полный рост
(Фашисты бьют в упор…).

Таланты — это капитал,
Их отправляют в тыл,
А он героев не играл, —
Что ж делать, — он им был.

Прости меня за то, что я живу.
Я тоже мог остаться в этом рву.

Я тоже был от смерти на вершок.
Тому свидетель — рваный мой мешок.

Прости меня за то, что я хожу.
Прости меня за то, что я гляжу.

За то, что ты лежишь, а я дышу,
Я у тебя прощения прошу…

О дружбе тысяч говорим мы вслух,
Но в дружбе тысяч есть и дружба двух.

Не мудрено, что в горький тот денек
И среди тысяч был я одинок.

Тайком я снял с твоей винтовки штык,
К моей винтовке он уже привык.

И верю я, что там, в далеком рву,
Меня простят за то, что я живу.

Мне солдатские снились котомки,
И подшлемников серых кора,
И свистящие змеи поземки,
И гудящее пламя костра.

Пулемет утомительно гукал.
Где-то лошадь заржала в лесу.
Я тяжелую руку баюкал,
Как чужую, держал на весу.

Лес был тих, насторожен, заснежен.
Был закончен дневной переход.
На подстилках из колких валежин
Отдыхал измотавшийся взвод.

Кто-то шуткой ответил на шутку,
А потом занимался рассвет,
И тугую скрутил самокрутку
Мне товарищ, которого нет.

Вот карточка. На ней мы сняты вместе.
Нас четверо. Троих уж нынче нет…
Еще не вторглось в карточку известье
О том, что взвихрен, взорван белый свет.

Еще наш город давней той порою
На ней хранит покой и красоту.
Еще стоят, смеются эти трое,
Дурачатся на Троицком мосту…

Ну что ж, ты жив. Но ты себя не мучай.
Ты за собой не ведаешь вины.
Ты знаешь сам, что это только случай.
Слепая арифметика войны.

Но как смириться с тем, что где-то в Бресте,
Или в Смоленске, или где-нибудь
Перед войной снимались люди вместе —
И некому на карточку взглянуть?

Не то чтобы очень часто,
Но до сих пор вспоминаю
Простреливаемый участок
По дороге к переднему краю.

Затаила в себе ложбинка
Прищур глаз, терпеливо ждущих…
Перед нею всегда заминка
Возникала у всех идущих.

И таких, кому б не хотелось
Повернуть и уйти от смерти, —
Нет, таких среди нас не имелось,
Вы уж на слово мне поверьте.

Но любой из моих знакомых
Шел на метры отвагу мерить,
Уповая в душе на промах, —
Тут уж тоже прошу поверить.