Надежда Ладоньщикова - Угол отражения (сборник)

Пожала тебе руку я, но медлила идти
на встречу с незнакомыми богами.
Смотрела все, как пропасть на моем пути
все шире расползалась под ногами.

Вдруг, оглянувшись, по твоим глазам
все будущее с прошлым прочитала.
Из горя к жизни ты вернулся сам,
И на моем плече уснул устало.

…Осенний мир неповторимо пуст.
В нем ветер – все, что я смогла заметить,
когда ушла в Страну Неразделенных Чувств,
чтоб там найти себя и обезвредить.

…Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня…

Крикну я… но разве кто поможет,
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.

Вот тебе мои слезы вместо дождя,
в них из прошлого голография.
В тысячу первый раз уходя –
эпитафия.

Небо в помощь. Но этот звук
неприкаянный,
ветер, плащ и движенье рук –
нестираемы.

Эти слезы уже летят
через небо большими стаями,
отомстят за тебя, как яд.
Опоздают ли?

А потом в окно к тебе ливень бьет,
не опомнится.
По ночам там бьется сердце мое.
А твое не находится.

Мне ветер такую песню поет,
будто споткнулось сердце мое,
будто случилось что-то со мной,
и в солнечном центре – дворец ледяной.

Увижу усыпанный розами путь.
И ноги в шипах. И уже не свернуть.
захочешь прилечь – на шипы головой.
и кровь с твоих плеч – долой.

Мне ветер такую песню поет.
что где-то услышал, но сам не поймет.
Будто вдали, под холодным дождем –
ангел, которого ждем.

Какие нужны слова,
чтоб описать страну,
где встретились два льва
и стали вести войну.

И каждый неправым был,
и каждый правду сказал,
и первый лев победил,
и лев второй убежал.

Там буйно цвели цветы,
львы долго рычали в них.
Трудно ждать правоты,
где места нет для двоих.

Вот раскололась земля.
Там теперь – острова.
Начали жизнь с нуля
два одиноких льва.

А солнце осталось одно,
как раньше, цветы цвели,
и все хорошо бы, но…
сказка была – о любви.

Играл артист на рояле,
да в две руки.
Будто не дописали
одной строки.

Не пустотой – тишиною
звучащий зал.
Вздохнул оркестр за спиной и
что-то сказал.

Будто не весь под своды
звук долетел.
Крыльями брать аккорды
кто бы сумел?

Крыльев не видно в зале,
не слышен крен.
Артист давил на педали
и на рефрен.

Шестикрылы ль писали
песню тоски
на два крыла, три педали,
и две руки?

Оглянулся несмело –
аплодисменты вдруг?
Душа разве так летела
с четверки рук…

В окно смотрела ветка. Я
прониклась ветки песней тайной.
Меня вернул из забытья
звонок, звонок, звонок трамвайный.

Зачем? Я думать о своем,
влюбившись в лампу, долго буду.
О том, как мы осенним днем
ушли вдвоем в души Бермуды.

Глядит в Бермуды та звезда,
что в омут для чертей не светит,
живут в Бермудах иногда
мечты, и чувства, и столетья.

Вот вечер рано настает,
я ноги пледом укрываю.
Ветка неслышимо поет
звонкам, звонкам, звонкам трамвая.

Хоть пять томов симфоний напиши,
услышит ли в миру рожденный:
так любит не имеющий души –
восторженно и отрешено.

А может быть, внимая не спеша,
я постараюсь рассуждать иначе:
что любит так сама душа. Душа
не любит, не страдает и не плачет.

Мы не увидимся больше, Наташа.
Оставь мне на память что-нибудь наше.
что-нибудь самое-самое наше,
что-то давнишнее, что-то тогдашнее.
Не веришь, что мы не увидимся больше?
Ты вспомнишь, конечно, и в Вене, и в Польше,
Но, если вернешься, как только дашь руку,
увидишь, что мы потеряли друг друга.
Мне предстоит понимать долго
все, отчего сейчас вою волком.
пойму ли когда-нибудь твой тепловоз,
и запах, и звук пролетевших колес?
Оставь мне на память что-нибудь наше –
футляр для очков зеленый вчерашний.
А впрочем, не надо – что взято судьбой,
пускай навсегда уезжает с тобой.

Все призрачнее осень, день короче,
и вечер в листопадовой погоде
готовится к холодной, длинной ночи,
когда никто по улицам не ходит.

Приходит осень – стали мерзнуть уши.
Я ночью сяду к батарее греться.
Я ночью буду все пластинки слушать,
я слушать буду собственное сердце.

За всеми – боль. И никого не надо.
Здесь не поймет никто и не поможет.
Я ухожу от слова и от взгляда,
И тоже никого не вижу, тоже.

Все вянет, все уходит, все желтеет,
теплее люди стали одеваться.
Я фонарями полдуши согрею,
пока до дома буду добираться.

Вот магазин заснет, он весь из стекол,
и купол старой церкви глянет в тени.
О чем-то слишком уж от нас далеком
невымытые думают ступени.

Пересеклись дорожки, дремлют вроде.
На всем – большая лапа листопада.
За церковью трамвай бессонный бродит,
все засыпает, мерзнет – значит, надо?

Невольно начинаешь торопиться,
а ночь не ждет, хоть медленно приходит.
Троллейбус. Свет. В дорожных масках лица –
одно и то же и при любой погоде.

Как холодно. Зачем все стынет, стынет?
Ползет бездумно стрелка по запястью –
она не чувствует себя в пустыне,
она не знает, что такое счастье.

Как жаль, когда пришедшие в трамвае
единственные точные слова
мы навсегда внезапно забываем,
когда стола коснутся рукава.

И мимо в тишину уходят мысли,
когда у нас нет времени на них.
Их отпечатки бледные повисли
среди рельефных контуров живых.

Я знаю – ничего не исчезает.
Оно идет за нами по пятам.
Слова растают – пусть слова растают,
пускай. Я из созвучий их создам.