Надежда Ладоньщикова - Угол отражения (сборник)

Время лечит. Пройдет и сегодняшний день,
и душа, без сомнения, раны залижет.
Но останется тихая лунная тень.
Подойдет – и прошедшее сделает ближе.

Чтоб однажды мне все это вспомнить опять,
через годы – и новые милые лица,
Чтобы, глядя на снег, твое имя назвать,
и дрожащими пальцами в рамы вцепиться.

Если можешь не думать – не думай,
если можешь уйти – уходи.
А иначе булыжник угрюмый
на душе начинает расти.

А иначе – великие чувства
разорвут твои лучшие сны,
только будет больно и грустно
вспомнить мягкие лапки весны.

Уходя без оглядки, по темя
то ли в радость, а то ли в страсть
помнить логику, помнить время,
чтобы там навсегда не пропасть.

Помнить жизнь и глаза незнакомых,
ничего не забыть, полюбя,
чтоб, как лица на старых иконах,
взглядом дни провожали тебя.

Чтобы память не выла угрюмо,
если нечего ждать впереди,
если можешь не думать – не думай,
если можешь уйти – уходи.

Во сне, вот ерунда, цветут сады.
Проснусь – воде обычной буду рада.
Стакан воды и солнце с высоты –
все, что запомнить в это утро надо.

Осенний вечер, как всегда, жесток.
Уходят тихо листья за оградой.
Летит листок. Всего один листок –
все, что запомнить в этот вечер надо.

Я, слышишь, не хочу смотреть назад,
не вспоминать ни одного бы взгляда.
Еще б – ну хоть один, такой же – взгляд,
который навсегда запомнить надо.

Ты нет-нет и напомнишь змею –
постоянно готовое жало!
Мы любовь напугали мою,
и она от меня убежала

Убежала, тоскуя за мной,
Но, когда без тебя, возвращалась,
чтоб мешать мне остаться одной,
так она ничего не боялась.

Долго билась в ночное окно.
С ней ведь было вдвойне тяжелее!
И дубиной, забытой давно,
я ее прогнала, не жалея.

И, с победой оставшись одна,
я ее не звала, не грустила,
и не знала, жива ли она.
Но она ничего не простила.

Прослежу за улыбкой твоей,
за не мне адресованным взглядом:
нет. Таких не рождается змей!
Не пугаешь ни жалом, ни ядом.

От улыбки – но той, что любя,
возвращается жертва изгнанья,
чтоб спасенья искать у тебя
от меня. Чтоб найти оправданье.

Летает зной по тротуарам,
гоняет пыль, я снова тут.
Беседы с памятником старым
ели дремучие ведут.

Стояли у бордюра лужи –
апреля пьяная вода.
Когда был вечер, снег и стужа,
мы здесь прощались иногда.

Рукопожатья увертюра,
троллейбус открывает дверь.
в сугробе не найти бордюра…
я снова здесь стою теперь.

Троллейбус жду. Июнь в исходе.
Апрель мне вспомнился опять,
где сны сцепились в хороводе,
где ничего нельзя понять.

Летает зной по тротуарам,
гоняет пыль, и снова тут
беседы с памятником старым
ели дремучие ведут.

Только взгляд, только голос твой.
Больно снег по луне скребет.
Наш табак над столом седой.
Наше время наоборот.

Ясно свечи горят во сне,
и беззвучно весенний шторм
засыпает цветами мне
и окно, и ресницы штор.

В бесконечность уйду, назад.
Я – давно, я уже бегу.
Это свечи – тогда горят,
мной забытые в том снегу.

Это звезды летят по мне.
Рассыпаются… Но – постой:
Ты же здесь сейчас, не во сне,
в самом деле передо мной.

Разве это надолго нам?
Этих споров ненужный сон.
Где-то там есть великий храм –
днем и ночью светится он.

Разлетаются два крыла,
перелистывая простор.
Я, наверное, не могла
Отпустить тебя до сих пор.

Эти звезды в окне, как в раю,
Эти сорок дорог впереди.
Ты уедешь. Память мою
захвати.

Забудется все.
Все нити раскрутятся,
Закончатся лестницы,
слезы рассудятся.
А ветер внушает,
он так утешает:
– Забудется, милая,
все забудется.

И весь этот шум,
вечерний, древесный,
поющий, что мир –
одна молитва,
что мир известный
совсем не тесный,
что только чудится
боль и битва,
забудется. Милая,
все забудется.

И все объяснения,
давние, тихие,
которые, может,
потом осудятся,
все наши странности,
все наши сдвиги
забудутся, милая.
Все забудется.

Останется только
души звучание,
души свечение.
Может, пение,
может молчание,
может, просто –
кому что судится.
А наше отчаянье,
а радость случайная
забудутся, милая.
Все забудется.

…Луна – как памятник.
Голос студится.
Мне снится поезд
дьявольской силою.
Шумит сквозь слезы он.
Но все забудется.
Забудется – все!
Забудется, милая.

…И прощание – будто крылья
разлетелись в разные стороны…
Стихнет музыка от бессилья,
будто лучшие струны оборваны.

Провожу ли тебя на вокзале,
обниму ли под самолетом –
и мельчайшие встанут детали,
встанет в памяти год за годом.

Снова солнцу по небу трогаться,
к подоконнику тени желтые.
Будет сердце болеть и дергаться,
будут падать слезы тяжелые.

Мы с тобой никогда не расстанемся,
может, в мире не этом встретимся,
состоится наш главный танец.
Не разъедемся. Не отвертимся.

И лучи из глаз так смешаются,
вспыхнув, станут звездой сверхновой…
Знаешь, все же мечты сбываются,
хоть погаснет окно мое.

Знаешь, звезды, наверно, помнят,
помнят весны, церкви и ливни,
как горела во мне, как в домне,
эта вера во все счастливое.

Мы станцуем этот танец без звука,
не поймет его никто, не увидит.
попытаемся подать руку,
но у нас ничего не выйдет.

По деревьям, что у наших подъездов,
бродят бесы, нелюбимые вечно.
Мы найдем себе другое место –
мы станцуем на Пути Млечном…

О душе, увы, немногое зная,
самое себя не видя, не слыша,
в этой жизни – между Адом и Раем,
ну а после – не прощаясь, выше.

Мимо нас пройдут планеты, годы.
Пусть и танец наш еще только начат,
мы пошлем на Землю теплые ноты,
если кто-то перед сном плачет.