Генрик Ибсен - Драмы. Стихотворения

Ну, чем не занятье? А что же потом?
Все пути перебрав, мы вернейшим пойдем!
Прежде я Цезарем был на чужбине —
Навуходоносором сделался ныне.
Библейским путем я пройти исхитрился,
Вернувшись под старость к груди материнской.
«Ты вышел из праха» — в Писанье стояло,
Что значило: брюхо набей до отвала.
Набить разве луком? Да что с него толку?
Я лучше расставлю силки втихомолку,
В лесном ручейке зачерпну водицы,
И хищных зверей могу не страшиться.
А коль помирать бы время пришло,
Залезу под дерево или в дупло,
Укроюсь листвой, медведю подобно,
И вырежу сам на коре подробно:
«Лежит здесь Пер Гюнт. Нет парня славней,
Он был в этом мире царем зверей».
Царем?

Пошутить ты не прочь, как встарь.
Да ты же ведь луковица, а не царь.
Очищу тебя и взгляну, что внутри.
Уж ты, дорогой мой Пер, не ори.

Итак, перед нами верхний слой:
Потерпевший крушенье в воде под скалой.
А вот пассажир на судне плывет —
Еще Пером Гюнтом слегка отдает.
Еще один слой, в нем вовсе нет сока —
Пер в поисках злата бьется жестоко.
А этот хоть груб, но сам еле жив:
Охотник идет на Гудсонов залив,
Дальше как будто корона… Прочь!
Об этом мне вспоминать невмочь.
Вот археолог, тонкий, но прочный,
А вот и пророк, мясистый и сочный,
Так от него разит враньем,
Что у честных людей катят слезы ручьем.
А дальше — совсем легкая кожица,
Как жизнь того, чье богатство множится,
И вялая, в пятнах темного цвета, —
Бог знает, негры иль пасторы это.

Да здесь их без счета, — но кончить пора:
Когда ж наконец доберусь до нутра?

Черт подери! Внутри ни кусочка.
Что же осталось? Одна оболочка.
Природа весьма остроумна.

Разом
Всего не осмыслит бедный наш разум!
Но, раз я ни с чем, то, по крайней мере,
Мне не страшны никакие потери.

Странное дело! Как говорится,
Волка сытей бывает лисица,
Но чуть уподобиться ей решился,
Как в ту же минуту всего лишился.

Дом? В лесу?

И мне этот дом
Был, пожалуй, прежде знаком.
Над входом оленьи рога… а повыше
Сидит ундина на краешке крыши.
Враки. Нету ундины… Засовы,
Чтоб не страшны были чертовы ковы.

Ныне троицы ждем в тишине.
Где ты, друг мой далекий?
Придешь ли ко мне?
Идешь ты устало
По кручам опять, —
Я, как обещала,
Тебя буду ждать.

Один все запомнил — другой все забыл,
Один все развеял — другой все хранил.
Те годы, что прожил, назад не придут.
Как страшно! А царство мое было тут.

Пепел, тучи, клубы пыли —
Матерьял для новых стен.
В замурованной могиле
Незаметны гниль и тлен.
На мечтаньях, вздорных с виду,
Воздвигают пирамиду
И пути к ее подножью
Утрамбовывают ложью.
Вымыслы и покаянья
Образуют щит у зданья —
Кто там надпись не заметит:
«Petrus Gyntus Caesar fecit!» [15]

Что за хор я слышу детский?
Плач как пение точь-в-точь.
И клубки пошли вертеться…

Прочь! С моей дороги прочь!

О, если б были
Мы твои мысли,
Дал бы нам крылья —
Знали б нас выси.

Одному дать жизнь я смог,
Но и этот хромоног.

Люди бы с нами
Двинулись в дали,
Зря под ногами
Мы б не мешали.

Дрянь! Нарочно, может быть,
Ты решил отца свалить?

Ты нас не бросил
Смелым призывом,
Точит нас осень
Мраком тоскливым.
Черви слепые
Кормятся нами,
Не осенили
Мы ветви с плодами.

Но позволило рожденье
Вам пойти на удобренье.

Мы песни, — ты нас
Не пел во все горло,
Но тысячи раз
Глушил нас упорно.
В душе твоей права
Мы ждем на свободу.
Ты не дал нам ходу.
В тебе есть отрава.

В вас самих есть яд на дне, —
Не до песен было мне.

Кабы нас лили
Слезами сначала,
Мы б растопили
Льдистое жало.
Жало вонзилось,
Рана закрылась,
Нам изменила
Целебная сила.

Слез я в Рондах лил немало,
Только легче мне не стало.

Твои начинанья,
Мы тщетными были!
Нас колебанья
Твои погубили!
Все мы в день Судный
Встанем, губя,
Пер безрассудный,
Против тебя!

Где повинны люди были
В том, чего не сотворили?

Заснул неужели?
Худой ты возница!
А снег все тяжеле
На землю ложится.
Не вижу я света,
И где же чертоги?
Не черти ли это
Сбивают с дороги?

Надо выбраться из сети!
Коль за черта ты в ответе,
Вниз покатишься невольно, —
Мне ж своих грехов довольно.

Могильщик, могильщик! Да где вы, собаки?
Слышу я звон погребальный во мраке.
Я траур надел. Своих мертвецов, —
А тут их полно, — хоронить я готов.

Здорово, старик!

И ты будь здоров!

Куда это ты пуститься готов?

На кладбище.