Дмитрий Кимельфельд - В те времена

С тех пор я много раз хоккей судил
В своей стране и в отдаленных странах,
Но вспоминал навязчиво и странно
Ту милую, с которой вместе пил.
Теперь коньяк другой мужчина пьет —
Он не поэт, он не актер, не Визбор,
Но смотрит с моей милой телевизор,
А я свисток засовываю в рот…
Я знаю, жизнь его закончится печально —
Когда-нибудь его ошпарят кипятком:
Ведь у нее в груди любовь кипит, как чайник, —
Там явно нужен я (3 р.), я со своим свистком!

Хранит музейный холодок старинные полотна.
И кто на них изображен — нам не понять уже…
Они уходят в забытье попарно и поротно,
Тем самым как бы завершив амурный свой сюжет.
Ну что ж, давай махнем рукой вослед им, уходящим:
Ведь рамы для сердечных дел не лучшая оправа…
Сладка любовь, сладка любовь, сладка любовь, и слаще
Пока что не придумана забава.

Дробь барабанная гремит и слух юнцов чарует.
Хрустящий клевер жеребцы жуют, кося белком.
Любуясь выправкой улан и золоченой сбруей,
Гурьбой красавицы бегут за удалым полком.
Летит воздушный поцелуй, призывный и манящий…
И все забыть готовы вы: что подвиги, что слава!
Сладка любовь, сладка любовь, сладка любовь, и слаще
Пока что не придумана забава.

Но что-то этот грустный ход сулит нам и тревожит.
И мы навытяжку стоим, не в силах объяснить,
Какую мысль хотел внушить нам спившийся художник,
Меж тем и этим протянув невидимую нить?
А он смеется нам в лицо и щурит глаз пропащий:
«Ну что вы, други, ну и ну, все просто, ей-же право:
Сладка любовь, сладка любовь, сладка любовь, и слаще
Пока что не придумана забава!»

Ну что им, братцы, до того, что сторож ключ железный
Сейчас за вами повернет, и вы уйдете? Что ж, —
Они к избранницам своим прильнут, навек исчезнув.
Сюжет, как видите, не нов. А где новей возьмешь?
Не все ль равно, когда поймешь: все в мире преходяще.
И лучше этих дерзких дней не сыщется отрава…
Сладка любовь, сладка любовь, сладка любовь, и слаще
Пока что не придумана забава…

Сверчков безумный хор стихал
И звезды вспыхивали ярко,
Когда тебя я настигал,
Моя беглянка.

Лился свинец со стен крутых,
Цари венцы срывали в горе,
И кожей чувствовала ты
Мою погоню.

Металл тупился о металл,
Стрела щетинилась на сломе…
Соперник мой грома метал
В бессильной злобе.

Вожди пятнадцати держав
Гнались за мною, шеи быча.
Но крепко я в руках держал
Свою добычу.

В небытие шли сентябри
И исхудавшие апрели…
О, сколько простынь с той поры
С тобой согрели!

Какую б муку Бог ни дал
Мне испытать в последний день свой, —
Я не раскаюсь никогда
В ночном злодействе!

Ты, бывало, меня кликала
Из своих краев вишневых
От смешного до великого,
От великого к смешному.

И твоих причуд сподвижники
С золотыми поясами, —
Хлопотали чернокнижники
Над своими чудесами.

Зимы грустные, как рекруты,
Шли к поклону поясному…
Слова молвить было некому, —
И никто не молвил слова!

Бог толкался между зимами
И косил зрачком кровавым…
Только ты, моя любимая,
Колдовала, колдовала!

Привораживала, кликала…
И хотел, хотел припасть я
То к смешному, то к великому
Белоснежному запястью.

И моим губам доверчиво
Ты дорогу открывала
К двум божественно очерченным
И таинственным овалам.

Стыла ночь в изнеможении,
Словно души отпевала…
И в двойном твоем движении
Колдовство торжествовало.

Кожа пахла земляникою,
И мы мчались в пляске новой
От смешного до великого,
От великого к смешному!

По Москве проходит снег
Неуверенной походкой.
Замолкает Ряд Охотный:
По Москве проходит снег.

Хлопьев лёгкая молва
Изумляет лики зданий,
И спасает от признаний
Хлопьев лёгкая молва.

Словно белый-белый стих,
Снег врывается в молчанье.
Он других снегов начало, —
Словно белый-белый стих.

Только б не поверить мне,
Что твои глаза — чужие
В то, что мы напрасно жили
Только б не поверить мне.

С незапамятных времён
Льётся молоко из кринки.
И горят во мне искринки
С незапамятных времён.

По Москве проходит снег,
Прячась в памятников складки.
До чего же всё же славно:
По Москве проходит снег!

Снег целомудрен, как святоша.
Он к вознесению готов,
Вселяя набожность в истошных
Бездомных утренних котов.

Коты глядят подобострастно,
Как мчат авоськи в магазин,
И, жёлтый глаз воткнув в пространство,
Клянут несправедливость зим.

Зима вытягивает шею
И тщится заглянуть вперёд,
Где ей за власти превышенье
Апрель готовит эшафот.

Забыв про стыд и осторожность,
Заставив сбросить пояса,
Январь метели, как наложниц,
Пустил по городу плясать.

Я в этой белой вакханалье,
Холодный день прижав к виску,
Как в ученическом пенале,
Храню домашнюю тоску.

Пока ж зима державный скипетр
В январскую вложила длань.
И наши души, словно скифы,
Своим волхвам приносят дань.

Настанет день — мы соберёмся вместе.
Не в позабытых снах, а наяву!
И наши не расседланные песни
Войдут в тугую память, как в траву.

Настанет день — и мы поднимем с полки,
Как амфоры с глубин морского дна,
Альбомы, где сверкая, как осколки,
Любимых наших дремлют имена.

Настанет день, морозный или пыльный,
Исчезнет расстояния изъян.
И мы поймём, что всё, что с нами было,
Зовётся просто-напросто — друзья.

Настанет день… Когда же он настанет?!
И лиц созвездья вынырнут из тьмы…
Нас соберёт далёкий полустанок,
Где будут только память, юность, мы…

Полоска заката светла,
Но крылья ветров тяжелеют:
В железные клювы ветра
Вложили зимы ожерелье.

Не в силах подняться они,
Лишь снег исторгают из легких,
Лишившись в январские дни
Призванья ветров перелетных…

В ветвях одичалых берез
Заполнены птичьи пробелы.
Как прочерки санных борозд,
Пусты они и оголтелы.