Галактион Табидзе - Стихотворения

Нахлынули волной и залегли
В душе тревоги. Ворошит их ветер.
Слепая ночь и утомленный вечер
В прощальном жесте руки развели.

Какой покой настанет для души,
Лишь только Пан мелькнет лесной загадкой
И ночь навстречу бледному закату
Стремительной походкой заспешит!

В причудливом смешении цветов,
В скрещенье всепрощения и мести,
К бессмертью — от безверья и безвестья —
Я сам границы перейти готов.

И томная медлительность лугов,
И холод ветра — к ясности взывают,
Когда из Боттичеллиевых снов
Изнеженные тени наплывают.

Громоподобен колокола звон.
Виденья Гойи — как причуды Вия.
И демонами Врубель помрачен.
И Сегантини свят: «Ave Maria!»

Год — почти что годовалый,
Снеговая косовица.
Сон бесовский, небывалый
Новогодней ночью снится.

Очи слепо уловили,
Застекленные слезами:
Горя горные лавины
С перевалов оползают, —

Ущемленные в ущельях
Гореносные обвалы…
Ночь веселья, ночь прощенья…
Год почти что годовалый…

Вижу: там, в пылу метели,
Притоптали снег повальный
Не рождественские ели,
А рождественские пальмы.

Не горят на ветках свечи,
Нет орехов золоченых,
Есть — людишки-человечки
Да сердечки обреченных…

Ай да пальма — как нарядна!
Мы б под ней псалмы пропели.
Жаль, оглохли, — канонада…
В ухо винтится пропеллер…

Мы столов не накрывали, —
Люд покрошен, перемолот.
Ради бойни — с наковальней
По рукам ударил молот.

Пули, пули, пушки, пушки —
Дух в мехах кузнечных сперло.
А на ветках, глянь, игрушки
Все привязаны за горло…

Тронул ветер чью-то душу,
Раскачал, и стало видно:
Из нее торчат наружу
Все «убий», «украдь», «завидуй»…

Эко диво — грех не в нове!
Много трачено стараний
Сделать мирных, невиновных —
Дел заплечных мастерами…

Кто на промысел палачий
Не польстился, словно Каин,
Тот слезами сердца плачет,
Пес бродячий их лакает…

Заутрело, прояснилось,
Раздышалось с непогоды…
Ах, бессонница приснилась
Этой ночью новогодней!..

И губы вспыхнули — рубин!
Я проклят, я убит!
А смысла нет — лишь гнев один
Так праведно кипит…

Мой бог и тысяча богов!
За что? Узнать нельзя?
Гнев — разрешение оков,
Творящая гроза!

И слова молвить не дает!
Пускай гроза меня убьет,
Пускай мне кара суждена
Такая, как она!

Луна чиста до белого каленья,
И свет пульсирует, как бы висок.
Стоят деревья, преломив колени,
И тени чертят голубой песок.

Сегодня амфоры времен разбиты
И полон призраков дворцовый парк.
Сыны земли скользят, как селениты,
Из голубого света в сизый мрак.

Войска — знамена — тело на лафете…
И пусто. Женщина стоит — одна,
Как бы душа последняя на свете,
И милосердие, и тишина.

«О, дни мои!..» Но замирают пени,
И слезы светятся, и созданы
Сердца прекрасные во искупленье
Непоправимой роковой вины.

Духанный отблеск пал на берег
С причалами плотовщиков,
И ворон — важен и толков —
С Мадатова взлететь намерен.

И гонит, гонит зимний вечер
Гул тостов в сторону тюрьмы,
А сазандари рвет и мечет
Во славу пьяной кутерьмы.

Я снегопадом забинтован,
Кружусь — и кругом голова.
О, лишь бы длились Саят-Новы
Тугие, ржавые слова!

Душа куражится и плачет,
И в ожидании весны
Удачу клонит к неудаче
Сквозь пиросмановские сны.

О, лишь бы зиму восвояси —
К Метехи, к дьяволу, к тюрьме,
Чтоб сазандари, горд и ясен,
Слагал осанну кутерьме.

Мы, полуночники, не вправе
Свой жар до времени гасить.
О, сколько еще вольных здравиц
Осталось нам провозгласить!

Вино туманно-голубое,
Шопена гордая молитва,
Колеблемая над резьбою
Чернофигурного пюпитра.

Пока мятутся
Паганини
Неистовые заклинанья,
Стоят — листа не проронили —
Осинники над Алазанью.

Порыв мятежный и высокий
Равнине той себя вверяет,
И шелестение осоки
Все страсти умиротворяет.

Отчизна песни не отвергнет,
А слезы непроизносимы.
Как пламя, вспыхивая, меркнет
В ресницах Алазани синей!

Смеркается. И снова на меня
Нахлынуло былое наважденье.
Губительнее яда и огня
Лобзанья мглы, теней прикосновенье,

Рука к руке боготворимой льнет,
Гардины не надышатся дурманом,
И в каждом доме — ночи напролет —
Влюбленные бренчат на фортепьяно.

А сколько женщин в смутном далеке
Укутается в сумерки, как в шали!
Тень промелькнет за ними налегке
И к небу беспечальному отчалит.

Средь суеты и будничных невзгод
Я так мечтал перенестись в Равенну!
Но музыка лишь в ночь под Новый год
Решается вполне на откровенность.

Сплетутся руки на экране стен,
Затмит окно внезапность поцелуя.
Так в «Лоэнгрине» вопрошает тень
Другую тень. Так тишины прошу я.

Одну жемчужину дождя
И просветление лазури
Нам оставляют, уходя,
Огонь и мрак грозы и бури.
Нет, не ходи в ученики
К забывчивому просветлению
И временности вопреки
Прильни, поэт,
К иному гению…
И гения в счастливый миг
Не конченное изваянье
Являет совершенный лик —
И пропадает, как в тумане.
Так возникает Петербург —
Видение над топью реет —
И сердце от январских пург
И молодости — леденеет.
Свободой той — искушена
Национальная рутина:
Прозрачны горы — и видна
Вся необъятная равнина.
Я принял черноту небес
И синий снег, цветущий кровью,
И на плечи
наследный крест
Взвалил с надеждой и любовью.
И неминуем и затвержен
Путь восходящий крестный тот…
Горит одноэтажный Нежин.
Там выстрелы: ночной налет.
Огонь — и вьюга — и без крова
Замерзнут погорельцы те.
А тут не легче: катастрофа
От города в полуверсте.
И возникают строфы Данта
Размерные — поверх страстей, —
Пока обшаривает банда
Живых и мертвых вдоль путей.
А ужас — весь — на детском бледном
Лице…
«Нательного креста
Не тронь!
Carthago exegenda!» —
Тебе слетает на уста.
Опомнился — и сторонится,
И пропадает негодяй…
Преображается — и снится.
Останься, время, и пылай
В глазах, отныне озаренных!
Огонь колышется стеной.
На крыльях черных опаленных
Лети, мой ангел, надо мной!