Галактион Табидзе - Стихотворения

Что мне надо, баловню, на свете?
Просто так я закидываю сети,
Я у рыбки золотой ничего не прошу —
Отпущу на волю,
Сети отрушу.

Что мне сети или хитрые удочки?
Мне довольно и глиняной дудочки,
Чтобы странница Психея
На камне морском
Расцветала голубым цветком.

А другая — лиловая — Сирена:
«Всё прекрасно, всё блаженно, всё бренно…»
И, в душе моей
Губительные сея семена,
Всё мирит и равняет она.

На краю земли, и моря, и рая
Обитаю — блаженно умираю —
И поэтому, наверно, никогда не умру.
Яхта белая кренится на ветру.

На камнях чернокожих и соленых
Я ведь тоже — лепесток — совсем зеленый!
Только лепет или клекот мне гортань холодит —
Оттого что бьется вымпел
И лепечет — и летит!

Полдень усердствует…
Даль — нараспашку.
Сотни стрекоз стрекочут окрест.
Воздух царапает, словно стекляшку,
Слаженный стрекозиный оркестр.
Полдень вином опьяняет весенним.
Розами выстлан сухой небосклон.
Этим горячим, нежным цветеньем
Облак —
пингвин белоснежный — сожжен.
Заполыхавший запад заполнен
Безукоризненной голубизной…
Стих, как бокал, подымаю за полдень,
За лазурный, звенящий зной!

Зной этой ночи нарушил мой сонный регламент.
Розами сад был укутан до самого горла.
Всюду виднелся разрушенных теней орнамент.
Море дремучее пело и камни прибрежные терло.

Медленно плыл я, и «Даланд» стоял над волною,
Словно Нарцисс, очарованный собственной тенью.
Темные лавры томили меня и влекли за собою,
Лунные лилии их стерегли в отдаленье.

Я возвращался на родину новой дорогой.
Поднят с постели, томился и хмурился малость.
Отчая кровля казалась такой бесконечно далекой.
Да и была ль она? Может быть, лишь вспоминалась?

Воспоминаний толпа вслед за мною летела.
Ленин, Москва, Петроград, Кремль… И в дрожанье и в стуке
«Даланд» волну рассекал, и Черное море кипело…
Взгляд затуманили первые слезы разлуки.

Пустыней овеяны камни нагорья.
Спускается Фазис к прохладному морю,
А Мтквари — к другому, и оба теченья
Пустыне возвышенной — вздох облегченья.

Я слышу, как плачет разбитый Мухрани,
И камни Тамар, и мертвый Гелати…
И Картли, молящая о состраданье,
О славе скорбит — об утрате…

Я помню, в горах над ветшающей Мцхета
С моею душой разговаривал ветер —
Он слышал ибера и хетта,
А времени он не заметил.

Слова, будто пламя, сносимое ветром,
Слетали порывистым метром,
Ущелие Итрии у перевала
Волчицею мне подвывало…

Но дивное солнце, четвертое в хоре,
Широко рассыпало стрелы Эрота
По всей усыпальнице отчей,
И сонная нега Средиземноморья
Туманит грузинские очи —
Я славлю беспечность народа!

Как часто я слышал: мой Джвари старинный,
Где ныне безлюдно и поло,
Звенел на скале, будто арфа Эола,
И пел, как фарфоровая окарина!

Вечернее теплое море кругом.
То ль облако, то ли большая вершина,
Как рыба, стоит на востоке ночном.
О родина, горы твои не видны,
И в сторону ночи торопится «Даланд» —
Я вижу любимые сны.

Что мы именуем так пышно…
А это —
Легчайшие прикосновенья богини:
Гармония тайная мир поверяет.
За всё
я спокоен —
и бунту подобно
Спокойствие духа в миру помраченном,
И ясность покоя
людей соблазняет.
Но солнце восходит. И — солнце за солнцем —
Над миром идут чередою свободной,
Не ведая вовсе цепи арестантской,
Сего вожделенного звона и блеска…
И ты будь свободен, как шествие это:
С тобой говорила Гармония-дева.

Когда ты послала на казнь Робеспьера,
Улыбкой кривой улыбнулась Химера.

Он шел, чтобы кончить то самое дело,
Что в нем завершилось и окаменело.

Туда — сквозь толпу — к эшафоту — к началу,—
Как мастер безумный, как мастер усталый.

И площади всей барабанную шкуру,
Взойдя на помост, оглядел он понуро.

Скопленье живого, подвижного люда
Опять справедливости жаждало люто

И воли — из рук самого фараона,
То бишь императора Хамелеона.

Превышена, мастер, возмездия мера,
И тянется всласть и зевает Химера

На фризе старинном, где время клубится.
О, бедная дева, о самоубийца!

Черная морось и полночь морозная —
Полночь святая во имя любви.
Кровь переулками хлещет венозная:
Город недаром стоит на крови.

Шорох обоев — как будто тишайшая
В доме разбитом слышна лития.
Резкая, трепетная, высочайшая
Над Петроградом — звезда бытия.

Шаг торопливый и тень соглядатая.
Дом полумертвый — с ружьем часовой…
Всё это видел и помнил когда-то я.
Воля — бездомный прерывистый вой.

Даром ли вызнала голь перекатная
Птичье — такое короткое — «пли»?
Даром ли — помнишь — бутоны гранатные
На гимназических блузах цвели?

В небо взлетает видение Города —
Огнеобъятого — в тучах ночных.
«Стой, кто идет?» О, как знобко и молодо
У парапетов твоих ледяных!

Уэллс и Джек Лондон — и лучшей
оснастки
Юности шхуна на всех парусах,
Мачты согнув, вылетает из сказки —
Прямо на рифы — и небо в глазах.

Из огня — в полымя!
Что же, я выпью
Чашу, Россия, — и в путь роковой.
Всё раскачал колоссальною зыбью
Марш
петербургский
трагический
твой —
Будто исконные связи наруша
Косного камня и гибкой воды.
Сердца восторг и потайная стужа.
Цвет облетит — и созреют плоды.
Роза ветров — на дыбы —
и пожаром
Искры мятежные ввысь взнесены.
Над ледяным и ночным полушаром
Света полоска — кромка весны.

Солнце в июне — затменье, затменье!
Умерло солнце, очей не смежив!
Гаснет июньское солнце в смятенье,
Гаснет светило, а я еще жив!