Анастасия Баталова - Девичье сердце [СИ]

"Уехать не сложно. Мечта не во внешнем… Постой…
Что чувствовать будешь ты там?" — Я на это сказала.

"Всего лишь одно: беспредельное чувство покоя, лёгкость…"
Воскликнула я, не скрывая печаль:
"О, Боже… Да ты понимаешь, что это такое?.."
Ты мне улыбнулся загадочно и промолчал.

Я учусь спокойно смотреть на свою мечту,
которую, знаю, в этой жизни я точно не обрету,
без смертельной зависти и самоуничтожения.

Это ж классно, что он счастлив вполне, здоров…
А молитвы мои, верно, стоили меньше его даров,
ведь судьба — это тайных помыслов отражение.

Постепенно слезы высушиваются в соль.
Так устроено здесь и мудрость обретается через боль,
продевается нитью в солнечное сплетение.

Но зачем же дрожит как прежде моя рука,
ведь открылось мне, что бессмысленна, невесома и коротка
радость земного желанного обретения?

До чего же все таки, господи, он хорош…
И смотреть на него — резать душу, медленно вести нож,
захлебываться мукой не-обладания…

Как же здорово, что ничего не забрать с собой
нам отсюда, что каждый смертен, и конечен процесс любой,
всякое наслаждение и страдание.

Те, кто рядом, любовь принимают как должное. Это
волшебство превращает в обыденность. Нам не дано
близость и остроту — два вселенских начала — два цвета —
примирить и сложить, чтоб из двух получилось одно…

А к далёким любовь не любовь — совершенно другое.
Лишь тревожная память, фонарик желаний во мгле –
то, чего с нами не было — самое дорогое –
очертания счастья, лучшего на земле.

И живём мы, как птицам им форточки душ открывая
иногда, тем, далёким, счастливые этим… Хотя
никого не спасает такая любовь — роковая –
смс-ки по пьяни несколько лет спустя…

ну вот наконец-то
как птица
и я на юг.
туда, где не гость залётный, а житель — лето.
ночью не спится.

наушники. ноутбук.
верхняя. боковая. у туалета.

из конца в конец оргомнейшая страна.
розовые полотнища иван-чая.
в тамбуре сидя на мусорке у окна
и кислую вонь старательно не замечая

я ловлю кайф от жизни, редкостный, дорогой,
как эфирное масло в раздумьи своём дорожном.

колени у подбородка. спина — дугой.
легко и нежно мечтается о невозможном.

А когда я уеду, попробуй любить меня,
ведь такая любовь ни к чему уже не обяжет.
Вспоминай только лучшее, фото мои храня,
иногда посылай сообщения через гаджет.

Представляй меня так, как хочешь. Свою мечту
облачи в мои признаки: в жесты, в походку, в голос.
Ведь не будет нужды принимать меня с болью, ту,
что такая как есть. Я хочу чтобы перемололось
неприятное прошлое: ссоры, обиды, брань…
Ты и сам будешь рад отдохнуть от меня, может статься.
Только как угадать, где проходит опасная грань
между "просто уйти" и "уйти, чтобы всё же остаться"?

Не тоска. И не радость. Нервная зябкость плеч.
И щёки, как будто на пламя глядишь, горят.
Как ни старалась, тебя не смогла облечь
я ни в один известный словесный ряд.
Все желания выразимы, пока влеком

чем-то земным, привычным для наших глаз.
Но нечто есть в мире, созданное маяком
для смертных, прямым доказательством вечного в нас.
И, встречаясь с ним, становишься сразу нем,
обмираешь, внезапно столкнувшись лицом к лицу.
И рушится карточный домик привычных схем.
Вспоминаешь, что время сдувает нас, как пыльцу.

Не рука. И не сердце. Не это меня влекло.
А мой шанс заглянуть за грань бытия, за край.
В непостижимость я бьюсь — мотыльком в стекло.
Я смотрю на тебя как в воду и вижу — рай.

Жизнь, она единственная, говоришь…
Для чего же тогда я это всё берегу?
Деньги, сердце своё оловянное, нелюбившее?
Для дня, когда мы поедем с тобой в Париж…
…если розы вырастут на снегу?

И не лучше ли будет просто себя мотнуть,
растратить, раздать прохожим как горсть монет?
Ведь скупые душою умрут не пожив, и суть
в том, что прошлого нет, и грядущего тоже нет.

Эти детские фото — вырванные мгновения -
глубоки и гулки, как солнечные аллеи.
Но я вдруг очнусь от случайного прикосновения,
будто поверхность сенсорного дисплея.
Пиксели, если вглядеться, цветными крошками.
Фотобумага испорчена малость с краю.
Свет моей жизни светит теперь из прошлого.
А это значит — немножко я умираю.
Эти детские фото — вырванные мгновения –
глубоки и гулки, как солнечные аллеи.
Но я вдруг очнусь от случайного прикосновения,
будто поверхность сенсорного дисплея.
Пиксели, если вглядеться, цветными крошками.
Фотобумага испорчена малость с краю.
Свет моей жизни светит теперь из прошлого.
А это значит — немножко я умираю.

Морозный день, и предвкушенье встречи
всё делало прекрасным: снежный дым
и солнца диск, что резко был очерчен
за облаками. Пламенем седым
стоял далёкий лес. Был звонок холод –
мгновенье существующий кристалл.
Он ждал её — упрям, безбожно молод –
огонь в печи остывшей прорастал.
Был ужас ожиданья нежно-кОлок,
он ждал её неведомым ведОм.
Она свернула в маленький посёлок,
где он согрел накрытый снегом дом.

Нет оправданий этому поступку.
Ну разве только то, что жизнь одна…
Он снять помог ей норковую шубку.
В глазах ее больших не чуя дна…
Он опустил стыдливо плотный пОлог.
Всегда заточен остро счастья миг,
как срок снежинки на щеке недолог…

Рукой подать — сквозь совесть напрямик.
Она сюда приехала. Тревога
"узнает муж, увидит кто-нибудь"
легла на лоб морщинкой, и немного
похитила блаженства. Снова в путь
она пустилась — чуть дрожали руки
лежащие на кожаном руле.

Господь, должно быть, создал жизнь со скуки
На грешной…упоительной… Земле.

Эти детские фото — вырванные мгновения -
глубоки и гулки, как солнечные аллеи.
Но я вдруг очнусь от случайного прикосновения,
будто поверхность сенсорного дисплея.
Пиксели, если вглядеться, цветными крошками.
Фотобумага испорчена малость с краю.
Свет моей жизни светит теперь из прошлого.
А это значит — немножко я умираю.