Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

Покуда не остыло тело, —
Косуля из последних сил
Еще по воздуху летела, —
Рога чернели вместо крыл.
Я вздрогнул. Радостно и бодро
Отец присвистнул: «Мясо есть!
Теперь бы дождичек и вёдро,
Чтоб дух немного перевесть».

Я пью и пью. Звенит источник.
Навеки жаждой связан я
С тем существом, что этой ночью
Упало мертвым у ручья,
Хотя законы и обычай
Велят не убивать зверья.
Но наш закон жесток предельно
И милосердность жестока, —
Моя сестра больна смертельно,
И в доме — хлеба ни куска.

Одной ноздрей ружье дымится.
О, как переменило лес
Одно убийство! Словно птица,
Летит листва наперерез.
А я беру цветок на память,
Стою с серебряным цветком.
А с вертела отец ногтями
Снимает сердца алый ком.

Что сердце? Я хотел бы жить… Я голоден!
О дева —
Косуля, ты меня прости навеки, насовсем.
Спать! Как высок костер и как дремучи древа!
Что думает отец? Я плачу, ем и ем!

Я хожу белым днем,
Он отвечает черным днем,
Я наступаю мечтой,
Он берет ее войной.
Он нападает на мои легкие,
И я на год задумываюсь в больнице,
Нахожу блестящую комбинацию
И один черный день снимаю с доски.
Он угрожает мне смертью,
Которая ходит крест-накрест,
А я выставляю книгу щитом
И заставляю смерть отступить.
Я выигрываю у него еще несколько фигур,
Однако, смотри, половина моей жизни
Уже за краем доски.
— Я объявляю тебе шах, и ты сразу скиснешь, —
Говорит он.
— Ничего, — отшучиваюсь я, —
И рокируюсь чувствами.
За моей спиной жена, дети,
Солнце, луна и остальные болельщики
дрожат за каждый мой ход.

Я закуриваю сигарету
И продолжаю партию.

Я смотрю на все на свете
Двукратно.
Сначала, чтоб развеселиться,
Потом, чтобы опечалиться.

У деревьев крона листвы
Взрывается хохотом,
Но корни таят
Большую слезу.
Солнце
Молодо в истоке лучей,
Однако они
Вонзаются в ночь.

Мир безупречно захлопнут
Этим переплетом,
Под которым собрано все,
Что я перелюбил
Двукратно.

Вот вещи,
они пополам разрезаны точно:
с одной стороны — сама вещь,
а с другой — ее имя.

Там, меж ними, большое пространство,
где и бегать возможно
и жить.

Вот и ты распадаешься надвое тоже:
ты — с одной стороны,
а с другой — твое имя.

Приходилось тебе ощутить
хоть однажды
во сне,
как на мысли твои
наложились другие какие-то мысли,
а на руки твои
наложились другие какие-то руки?
Кто-то понял тебя на мгновенье
и провел твое имя
сквозь тело твое
с тихим звоном
и с болью —
словно медный язык колокольный
в пустоте колокольной.

Мы, ужасно большие,
мы, не падавшие на льду
с довоенной поры,
ну, а если нечаянно и поскользнулись однажды,
при паденье мы год себе некий сломали
из важнейших один, из негнущихся наших,
из гипса…
Мы, которые взрослые,
чувствуем вдруг временами,
что нам не хватает игрушек.

Все имеем, а все не хватает чего-то —
непременно нужны нам игрушки.
Мы тоскуем по оптимизму,
заключенному в сердце у куклы,
и о парусном судне волшебном,
что плывет одинаково быстро
и по бурным волнам,
и по суше.

На коня деревянного нам бы вскочить,
чтоб он всем своим деревом лихо заржал,
ну а мы бы сказали: «Свези нас туда-то,
или, впрочем, вези нас, куда пожелаешь,
ибо нам все равно,
где свершить свои подвиги
нам предстоит!»

Ох, как нам иногда не хватает игрушек!
Но грустить из-за этого нам невозможно, увы,
и поплакать нельзя
от души,
ножку стула рукой обхватив, —
потому что мы взрослые очень,
и нет никого старше нас,
кто бы мог нас утешить.

Невзирая на то, что живет он в раю,
озабочен весьма был Адам и печален,
потому что не знал он,
чего ему тут не хватает.

Тогда бог сотворил ему Еву,
взяв ребро у Адама.
Это чудо Адаму понравилось так,
что он в ту же секунду
стал ощупывать следующее ребро,
ощущая, как сладостно поражены его пальцы
нежной грудью упругой
и прелестью бедер, округлых,
словно контуры нотных значков.
Так явилась пред ним его новая Ева.
В этот миг она красила губы как раз,
перед зеркалом стоя.
«Что поделаешь, жизнь такова!» —
так вздохнул наш Адам
и еще сотворил одну Еву,
и еще, и еще…
Чуть лишь только официальная Ева
отвернется на миг
или мирру и ладан на рынок пойдет покупать —
он опять извлекал себе новую Еву
из межреберного гарема.

Бог заметил
разнузданно наглое творчество это,
и призвал он Адама к себе,
обругал его крепко
и выгнал из рая
за приверженность к сюрреализму.

Деревьям завязал глаза
платком зеленым.
— Попробуйте меня найти! — сказал им.

И сразу же меня нашли деревья
под хохот листьев.

Я птицам завязал глаза
платком из тучи.
— Попробуйте меня найти! — сказал им.

И сразу же меня поймали птицы
под звуки песен.

Тоске я завязал глаза
улыбкой.
Тоска на следующий день
меня в любви сыскала.

Я солнцу завязал глаза
ночами,
сказав ему: — Теперь найди попробуй!

— А, вон ты где! — ответило мне солнце. —
Тебе ни за какой погодой
не укрыться.

— Тебе не скрыться! —
так весь мир сказал мне
и чувства все, которым
пытался я завязывать глаза.

Люблю дожди, без памяти ливни люблю,
Бешеный ливень и тихий дождь,
Девичий дождик и по-женски безудержный ливень,
Дождик грибной, и накрап, и осеннюю морось,
Люблю дожди, без памяти ливни люблю,
Люблю кувыркаться в их белой высокой траве,
И нити их рвать, и идти с их былинкой в зубах,
Чтоб, видя меня, хмелели мужчины.