Н. Денисов - Стезя

Не помню лиц и глаз,
Примет особых нету:
В кроссовках «Адидас»,
В одежке из вельвета.
Прижали – будь здоров!
И весело, и рьяно
Простых моих штанов
Обрыскали карманы.
Плечистый паренек
Постанывал убито:
«Какая, кроме строк,
Наличность у пиита!»
Не пентюх, не дебил,
Как понял по тираде,
«Иди!» – он процедил,
В глухом смятенье глядя,
Как тропкою прямой,
В штиблетах ширпотреба,
Я пошагал домой,
К себе домой – на небо.

Избыток сил не от вина –
От праздника души.
Я шел на службу и одна
Мне крикнула: «Пиши!»
Я обнял мать, отца обнял,
С друзьями покурил.
И зашагал на свой вокзал,
Такой счастливый был.
Такой огромный материк
Стелился от крыльца.
И я забыл горячий крик,
Черты ее лица.
Но поняла меня страна
И бог меня простил.
Да заприметил Сатана
И бесов напустил.
Был первый в чине старшины,
Второй – алкаш-старлей.
Один – под каблуком жены,
Другой – овчарки злей:
«А ну ко мне! – и я лечу, –
Романтик, вашу мать! –
Дохнул «портвейном», –
Растопчу!»
И ну (вдвоем) топтать.
Терпел я. Мускул не один
Не дрогнул на лице.
Сжимал три года карабин,
Чтоб дать салют в конце.
Прощайте все. Имею честь,
Старлей и старшина.
Я понял: в мире зла не счесть,
А Родина одна!
И снова шел вперед, вперед,
Былому не бывать.
Лет десять минуло. И вот:
– Ты счастлив?
– Как сказать...
Она возникла – хороша! –
На будничном пути.
– А ты? – заинела душа.
– А я спешу...прости...
Был день, как день,
Но, черт возьми,
Хоть жизнь напополам!
Малышка годиков семи
Звала: «Скорее, мам...»
Ей было в мире, как во сне
Предпразднично светло.
Но оттого не легче мне.
И легче оттого.

Не надейся, я не спился
И ума не растерял.
Я трудился, не ленился,
С кем попало – «не кирял»

Был оседлым и бездомным,
Всяко по свету вело.
Может, был излишне скромным
Наглым больше повезло.

Но имел свою задумку,
И она смогла помочь...
Что закис-то? Дерни рюмку
И катись отсюда прочь!

Вся-то баталия проще простого:
Марш изнуряющий, бомбы, паром.
Клюнуло там на Дону, под Ростовом,
При отступлении в сорок втором.

И опрокинулось знойное небо,
И захлебнулось шрапнельной икрой.
Вот и в Берлине – не выпало... не был,
А следопыты решили: герой!

Шаг за шажком и – взошел на крылечко.
Выдали угол... (На власть не ворчи!)
Вот и кулек диетической гречки,
И валидол – прописали врачи.

Скрипнула дверь, постоял на пороге,
Сердце сдавило, припал к косяку,
Крупкой коричневой сея под ноги –
По домотканому половику.

Много недель было в комнате тихо,
Думали выехал... Богом храним.
Вновь следопыты пришли... А гречиха
В рост поднялась и шумела над ним.

Мороз! Ну что мороз?
Согреет перемена.
Отчаялся завхоз –
Дровишек ни полена.
Отдал в растопку шкаф,
Крылечко разбирает.
А печка, что удав, –
Не давится, глотает.
Трубим себе – гурьба,
Крещеная войною:
«С контрольною – труба!»
(Эх, если бы с одною!)
Ну что ж! Не в первый раз!
Дотерпим до проталин,
Ведь думает о нас
В Кремле товарищ Сталин!
И с довоенных лет–
Кузбасса и Магнитки! –
Висит его портрет
На очень прочной нитке:
Улыбка на губах,
Задумчивая поза,
В шинельке, в сапогах –
Точь-в-точь, как у завхоза...

Там все было: труд и гулянки,
И горечь недавнего зла.
И травка на нашей полянке
Шелковей и мягче была.
Там были повыше деревья,
Пожарче в печах чурбаки,
И песенней бабы в деревне,
Проворней в любви мужики.
Там в клубе – под флагом саженным,
В багетах на красной стене, –
Был Сталин в мундире военном,
И Жуков на белом коне.
Напротив же, метко придуман,
Шаржирован краской иной,
С дубиной пещерною Трумэн,
Грозящий «холодной войной».
Но шли краснозвездные танки
И реял над ними кумач,
И пятились жирные янки,
И проклятый Франко-палач.
Был радужен мир и плакатен,
Но было легко все равно
Не видеть на солнышке пятен,
Так ласково грело оно.

Навезли винограду, товара – под кровлю,
Можно оптом, хоть ящик, кому по плечу.
– Не толпитесь, всем хватит! – взывает торговля.
– Но невесело я у прилавка торчу.
Дух медовый, дух сладостный – выше скворечен,
Наконец-то, навалом, хоть раз – наконец!
Если б раньше, немножко я был бы утешен:
Перед смертью просил винограда отец.

Мы тогда в огороде копали картошку,
Понаехали в помощь – племянники, брат...
Наш отец как-то тихо сидел у окошка,
Как-то очень прощально смотрел на закат.
Что привиделось старой закалки солдату?
Ни бои, ни полегший под Харьковом взвод...
– В сорок третьем, – промолвил он, – в нашу палату
Всем по ветке принес винограду начпрод...
Снова осень. Подуло с полей, посвежело,

К югу тянутся гуси, вот-вот улетят.
А сорока на куче ботвы порыжелой:
– В магазине, – стрекочет, – дают виноград!
– Навезли... У прилавка такое творится!
И торговля в запарке – товар ходовой.
– Сколько вам, Николай? – тормошит продавщица...
– Не она ль мне припомнится в час роковой?

Мимо сельмага да мимо пекарни –
Песни и смех на возах!
Удаль и воля – мужчины и парни,
Женщины – гибель в глазах.

Что за огонь в молодом иноходце,
Что за пожар в седоке!
Деготь кудрей из-под кепочки вьется.
Плеточка
пляшет
в руке.

Из-за калитки на диво гляжу я,
Улица света полна.
– Вот заберут тебя в землю чужую
Мама кричит из окна.

Едут и едут!
Буланки и Рыжки
Звонко ступают след в след.
– Позолоти-ка мне руку, мальчишка!
– Рад бы, да денежки нет.

Глянула из-под бровей, из-под шали.
Грустно махнула рукой...
Вот и проехали, в поле пропали.
Словно бы праздник какой.

... И ушел поутру в порт,
Нахлобучив шапку с «крабом»,
Высоко взлетел на борт,
Как легки ступеньки трапа!

Под ногой машины гул,
До заклепки все знакомо.
Сапоги переобул, Закурил.
И снова – дома.

Уходим.
Отданы швартовы.
Нам с пирса машут:
– В добрый час!
А я, удачливый, фартовый,
Готов хоть к полюсу сейчас.